Письма 1842-1845 годов
Шрифт:
Вот вам всё, почтенный друг мой, что хотел сказать вам. Благодарю вас за присланную в письме выписочку, но еще более благодарю, [благодарю за это] что вы обещаетесь послать с Боборыкиным молитвы св. Дм<итрия> Ростовского. Душе моей нужней теперь то, что писано святителем нашей церкви, чем то, что можно читать на французском языке. Это я уже испытал. Пишите проще как можно и называйте всякую вещь своим именем, без обиняков, не в бровь, а прямо в глаз; иначе я не пойму вашего письма.
На обороте: Прошу Сергея Тимофеевича передать Н. Н. Шереметевой.
А. А. ИВАНОВУ
Ница. Марта 18 <н. ст. 1844>
Не сердитесь, Александр Андреевич, за то, что не отвечал на последнее письмо ваше. Это случилось отчасти потому, что не хотел вам наскучать повтореньем одного и того же относительно ваших беспокойств, которые вы умеете задавать себе, а отчасти оттого, что спустя дней несколько получил письмо от Моллера, в котором он жалуется совершенно справедливо на возрастание вашей мнительности и говорит, что об этом написал вам откровенно свое мнение, хотя, не знаю почему, он думает, что вы мало даете весу словам его. С моей стороны, я вам скажу еще раз, не по поводу нынешнего вашего беспокойства, но на всякий случай для будущего: пора наконец взять власть вам над собою. Не то мы будем [вечно]
Насчет картины вашей скажу вам только то, как поступал я в таком случае, когда затягивалось у меня дело и немела мысль перед множеством вещей, которые все нужно было не пропустить. Накопление материалов и увеличиванье требований от себя возрастало у меня наконец до того, что я почти с отчаяньем говорил: Господи! да тут работы на несколько лет! Наконец, потеряв всякое терпение и из боязни, что работа, может быть, совсем не кончится, решался я во что бы то ни стало кончить [решился я кончить] как-нибудь, кончить дурно, но кончить. И, решась твердо на это, собирал вдруг всего себя, работал сильно, наконец оканчивал не только лучше, чем предполагал, но даже иногда и очень недурно. Дело в том, что пока не соберешь всего себя и не подтолкнешь себя самого, не знаешь даже, что именно в тебе есть, потому что мы никогда не принимаем того в соображение, что хотя мы и не работали руками, но мысли у нас в то время все-таки созревали, [мысли у нас зрели] наблюденье и ум совершенствовались, хотя и не на чем было их испробовать. Поверьте, что по тех пор, пока не одолеет вами досада, а может быть, и совершенное отчаяние при мысли, что картина не будет кончена, до тех пор она не будет кончена. Дни будут уходить за днями, и труд будет казаться безбрежным. Человек такая скотина, что он тогда только примется серьезно за дело, когда узнает, что завтра приходится умирать.
Притом вот вам одна очень важная истина, которой вы не поверите или, лучше, не допустит вас к тому ваша гордость: Пока не сделаешь дурно, до тех пор не сделаешь хорошо. А вы не хотите и слышать о том, что вы можете сделать дурно; вы хотите, чтоб у вас до последней мелочи было всё хорошо. Вы будете поправлять себя двадцать раз на всякой черточке, никак не захотите, [никак не бросите] чтобы оно было и осталось так, как есть, если не дастся лучше. Вы будете мучить себя и биться несколько дней около одного места, до того, что от частностей обессилеет у вас даже мысль о целом, которое [которое, если пож<ивее?>] тогда только, когда живо носится беспрестанно пред глазами и говорит о возможности скорого выполнения, тогда только двигает работу. Ибо вдвигает в душу порыв и вдохновенье, а вдохновеньем много постигается того, чего не достигнешь никакими учеными трудами. Вот вам та истина, которую я слышал всегда в душе, откуда исходят у нас все истины, и которую подтверждали мне на всяком шагу чужие и свои опыты. Но вы [Но вы может б<ыть>] горды и с этим не согласитесь, между прочим, потому, что не взглянули еще сурьезно на жизнь. Вы легко приходите в уныние и не хотите догадаться, что у вас самих могут быть найдены средства противу всего. Еще многое [Далее начато: выд<умываете?>] почитаете вы за выдумки, принимая в буквальном смысле. Еще то, что есть самая жизнь, для вас безгласно и мертво. Еще на многое смотрите вы остроумными глазами, а не глазами мудреца, просветленного разумом свыше. Еще вы не приобрели того, что одно могло б двинуть работу и сообщить вам ту силу, до которой не достигнешь никакими трудами и знаниями. Словом, вы еще далеко не христианин, хотя и замыслили картину на прославленье Христа и христианства. Вы не почувствовали близкого к нам участия [Далее начато: и родствен<ного>] бога и всю высоту родственного союза, в который он вступил с нами. Вот что я почитал еще нужным вам прибавить для того, чтоб вы в иную душевную минуту [свободную душевную минуту] об этом подумали. Затем обнимаю вас от всей души, желаю всякого преуспевания во всем и не унывать ни в каком случае духом. Извещайте меня, что у вас делается в Риме. Каков Бутенев, довольны ли им? и что делают наши художники? Адресуйте мне во Франкфурт на Майне, на имя Жуковского, который переселяется во Франкфурт. Уведомьте меня, где и что делает Чижов? Если он в Риме, то передайте ему самый душевный поклон и скажите, что я ждал его на Рейне и написал бы ему письмо, несмотря на лень мою, если бы только знал наверно его местопребыванье.
Затем прощайте.
Ваш Гоголь.
Ничего еще не могу вам сказать наверное, где буду проводить будущую зиму. [проводить зиму] Во всяком случае письма продолжайте адресовать во Франкфурт. Завтра еду из Ницы.
На обороте: Rome en Italie.
Al Signor
Signor Alessandro Ivanoff.
Roma. Piazza Apostoli. Palazzo Sauretti № 49 per la scala di M-r Severoli al 3 piano dal S-г Luigi Gaudenzi.
А. О. СМИРНОВОЙ
Aix. Марта 20 <н. ст. 1844>
Пишу к вам два слова из Aix. Вашу милую записочку из Фрежюса получил и благодарю вас за то, что напомнили о дне вашего рождения. Вы, верно, в этот день хорошо помолились, потому что и мы все его провели довольно весело, хотя это и было накануне моего отъезда. Простился я также с ними весело, как и с вами. Накануне мы читали то, что угодно было богу внушить мне прочесть, оно, как мне показалось, на них подействовало. По крайней мере и графиня и обе дочери дали слово быть веселы и тверды и перечитывать почаще то, что я им оставил. Но это натурально не может сделать ничего, если мы не сопроводим всё это душевною молитвою, а потому помолимся и мы с вами о них от всей души во время нашего говения, дабы бог помог, как им всем, не выключая даже и Сологубов, так и нам с вами, иметь больше любви к нему, стало быть, больше твердости и больше всего того, что составляет мудрость истинную, научающую нас, как действовать и поступать истинно. Да, нужно вам сказать, что говеть я буду в Дармштадте, а не в Стутгарте, куда переносят для велик<ой> княгини церковь на время поста. Хоть это будет несколько шумно, но что ж делать, говеть мне нужно. Попробую, нельзя ли среди шуму быть уединенну. Желаю и вам также среди всякого шума пребыть так покойну, как бы шуму вовсе не существовало. Прощайте, бог да хранит вас! В Нице перед моим выездом всё было по-прежнему. Решительного еще ничего, кроме того, что Вл<адимир> Ал<ександрович> едет в Рим. Матушка дает ему денег на проезд. У ней есть свои какие-то тонкие распоряжения, которые, я думаю, еще несколько раз переменятся. Прощайте.
Ваш
На обороте: Paris.
`A Monsieur
Monsieur le banquier Thourneysson.
Paris. Chauss'ee d'Antin № 22, pour remettre `a Madame de Smirnoff.
Л. К. ВЬЕЛЬГОРСКОЙ
Стразбург. Вторник, 26 марта <н. ст. 1844>
Никак не думал было писать к вам, не приехавши на место, но случился случай. Пароход, на который сел я с тем, чтобы пуститься по Рейну, хлопнулся об арку моста, изломал колесо [колеса] и заставил меня еще на день остаться в Стразбурге. Вопросивши себя внутренне: зачем это всё случилось, на что мне дан этот лишний день и что я должен сделать в оный, я нашел, что должен вам написать маленькое письмо. Письмо это будет состоять из одного напоминания. Вы дали мне слово, то есть не только вы, но и обе дочери ваши, которые также близки душе моей, как и вы сами, все вы дали [дали мне] слово быть тверды и веселы духом. Исполнили вы это обещание? Вы дали мне слово во всякую горькую и трудную минуту, помолившись внутри себя, сильно и искренно приняться за чтение тех правил, которые я вам оставил, вникая внимательно в смысл всякого слова, потому что всякое слово многозначительно и многого нельзя понимать вдруг. Исполнили ли вы это обещание? Не пренебрегайте никак этими правилами, они все истекли из душевного опыта, подтверждены святыми примерами, и потому примите их как повеление самого бога. Это не простым случаем случилось, что правила эти попали к вам в руки. Тут была воля высшая. Мы все орудия божиего провидения. Оно употребляет нас для нас же. Таким образом и меня, который в существе своем есть не более как совершенная дрянь, поместило оно в доме Paradis, хотя от этого помещения не произошло, по-видимому, никому никакой пользы. Но поместило оно именно для того, чтобы правила эти из моих рук перешли в ваши. Итак, это не был простой случай. Самое несчастие, случившееся теперь на пароходе, случилось, может быть, для того, чтобы мне теперь же доставить время и удобность написать вам это напоминание. Может быть, уже ваше обещание побледнело и твердость ослабела и потому пароходу суждено было хлопнуться боком и изломаться. [Далее начато: за что благодарю] Во всяком случае, если кто-нибудь чего-нибудь у нас требует или просит во имя бога, и если его просьба не противоречит ни в чем богу, и если он умоляет всею душою исполнить его просьбу, тогда слова его нужно принять за слова самого бога. Сам бог его устами изъявляет свою волю. Так я привык верить и подтверждение этому находил повсюду. Вы тоже найдете это во многих святых книгах, которые, верно, случится вам потом читать, а более всего еще найдете подтверждение этого в глубине собственной души вашей. Вот всё, о чем я почел необходимым сказать теперь вам. Что же касается собственно до меня, то я довольно здоров, в дороге всё было хорошо, об вас думал беспрестанно. Из Франкфурта или Дармшта<д>та напишу к вам. Затем прощайте! Обнимаю вас всех душевно и сильно и с такой любовью, что грех вам будет, если вы не исполните чего-нибудь из того, что обещали. Веселей и добрей будем все духом и докажем богу, что мы умеем надеяться на него, хотя бы и всё шло наперекор, [наперекор тому] умеем любить его не потому только, что он исполняет то, что нам нравится. Нет, докажем ему, что мы умеем его любить, не торгуясь с ним, умеем любить [любить его] бескорыстною любовью. Если только мы это успеем доказать ему, тогда уж всё будет по желанью нашему и не будет ни одной молитвы нашей, которая бы не была услышана. Прощайте! Если будете писать, адресуйте на имя Жуковского.
Весь ваш Гоголь.
На обороте: `a Nice (en Italie).
`a Son Excellence Madame M. la Comtesse Wielhorsky.
`a Nice. Faubourg de la Croix de Marbre. Maison Paradis.
А. О. СМИРНОВОЙ
Вторник, 26 марта <н. ст. 1844>. Стразбург
Здравствуйте! Думал было писать к вам уже тогда, когда приеду на место. Но пароход, на который я сел, [я было сел] чтобы пуститься отсюда по Рейну до Франкфурта, хлопнулся об арку моста, изломал свое колесо, и все пассажиры выгрузились вновь в свои трактиры. Происшествие это, равно как и неожиданно данное мне лишнее время, почел я знаком, что мне нужно что-нибудь сделать, и я решился написать по небольшой записочке в Ницу Вьельгорским и в Париж вам. В записочке моей к вам будет одно напоминание и ничего больше. Но и напоминание свежит и вливает отвагу в нашу душу, и потому припомните себе все слова мои и все разговоры наши, припомните также милость божию, повелевшую нам встретиться, и наконец братское влечение душ наших помочь взаимно друг другу. И да соединится всё это в один тихий попутный ветер вам во всё время вашего говенья. Не забывайте, среди Равиньянов и всяких новых проповедываний, старых или, справедливее сказать, вечных проповедываний. Купите теперь же, не отлагая, Боссюэта Oeuvres philosophiques, маленький томик издания Charpentier, и прочитайте теперь же две последние статьи, находящиеся в конце тома: 1-ая El'evation `a Dieu sur les myst`eres de la religion Chretienne и 2-ая Trait'e de la concupiscence. Они вам могут помочь в преуспевании в любви к богу. Затем обнимаю вас всею душою, потом обнимаю детей ваших и посылаю душевный поклон m<-lle> Овербек. К Франкфурту у нас накопится много, о чем придется поговорить. Адресуйте на имя Жуковского.
Весь ваш Г<оголь>.
На обороте: `a Paris.
`a Monsieur
Monsieur le banquier Thourneysson.
Paris. Rue Chauss'ee d'Antin № 22, pour remettre `a Madame
Madame de Smirnoff.
H. M. ЯЗЫКОВУ
М<есяца> апреля 2 <н. ст. 1844>. Дармшт<адт>
Бесценное письмо твое от февраля 12 дня я получил перед самым выездом из Ницы и потому не имел времени отвечать. Оно меня обрадовало очень. Слава богу, тебе лучше. Прежнее письмо твое навело на меня печальное расположение и родило то длинное письмо, которое я послал тебе перед этим и которым я силился помочь тебе, сколько было в мочь [в мочь это сделать] бедным силам моим, сколько мой внутренний опыт научил меня и сколько угодно было богу вразумить меня. Теперь это письмо ты можешь спрятать подальше: оно не нужно тебе [Далее было: слава богу] покуда. О нем можно вспомнить в какие-нибудь трудные минуты, от которых, впрочем, да хранит тебя бог.
Я вспомнил, что позабыл в этом письме исправить одну ошибку. В одном месте я пропустил почти целую строку, и оттого вышла бессмыслица. Я сказал, что в твоих последующих стихах лиризм угаснул, и позабыл сказать безделицу: лиризм, стремящий вперед не только одних поэтов, но и непоэтов, возводя их в состояние, [возводя их в достоинство поэтов. Вещь слишком важная] доступное одним поэтам, и делая таким образом и непоэтов поэтами. Вещь слишком важная, ибо из-за нее работает весь мир и совершаются все события. Всё стремится к тому, чтобы привести человека в то светлое состояние, о котором заранее предслышат поэты.