Письма 1886-1917
Шрифт:
Теперь я ответил по всем пунктам.
Жена кланяется Вам. Я мысленно целую.
Ваш К. Алексеев
Как можно поставить по новому способу «Мертвые души»!!! — прелесть.
93*. О. Т. Перевощиковой
Первая половина августа 1900
Алупка
Добрейшая Ольга Тимофеевна!
Наконец я с семьей, вдали от телефонов, всяких дел, сижу в Алупке, на высоком балконе, среди неба и земли. Впереди, распластавшись по земле, спит грозное море, за спиной, точно вековой сторож, навострив на самой макушке свои уши, стройно возвышается Ай-Петри. Ночь идет на нас из-за моря, а за горами борются с ней последние
Мы среди настоящей природы, а Вы знаете, как трудно ее найти в 20-м веке, когда цивилизация испортила все углы прекрасного мира. Среди такой обстановки воскресают лучшие душевные чувства, вот почему я и начинаю свое письмо столь витиевато. Не даром дались нам эти несколько недель отдыха. Надо было проработать 10 месяцев, протомиться в Ессентуках, пережить двое суток отчаянной бури на море… Эти дни были мучительны не столько для меня, сколько для Маруси. Она, бедненькая, изволновалась. На море буря не так страшна, как смотря на нее с берега. На этот раз все время ветер дул попутный, и это значительно уменьшало качку, несмотря на величину рассвирепевших волн. После ужасной, бессонной ночи, которую я провел в вагоне по пути из Ессентуков в Новороссийск, я с восторгом ступил на пароход за 6 часов до момента его отправления. Выкупавшись в море, переодевшись, я выспался великолепно и вышел на палубу к моменту отхода парохода, когда загудел первый свисток. Море, окрашенное красноватыми лучами заходящего солнца, едва заметно дышало.
Перспектива лунной ночи еще больше манила меня в путь, а свидание с Марусей и детьми, по которым я сильно соскучился, усугубляло мое желание плыть скорее. Но, увы!.. вместе с паром, вырвавшимся из трубы при третьем свистке, сорвался с гор целый ураган, пронесся над нами и со свистом ринулся в море. Это был знаменитый новороссийский ветер: nord-ost. Сила его неописуема. Даже спящая громада вод разом встрепенулась от него, озлилась [от] неожиданного пробуждения и с ревом запенилась. Мы двое суток не переставая ныряли по грозной стихии, которая не давала уснуть. Луна осветила свинцовые ряды волн, на душе было жутко и страшно.
Все эти два дня бедная Маруся бегала к морю, страдая за меня при каждой разбивающейся о камни берега волне. Она отслужила молебен, и ей показалось, что волнение стихло. К этому времени мне удалось пробраться на сушу в Феодосии, и я послал ей успокоительную телеграмму. Все это провидение приготовило, очевидно, для того, чтобы наша встреча вышла еще любовнее, нежнее и поэтичнее. Сойдя на берег, мы поторопились уехать от людей из Ялты, в природу, и чувствуем себя теперь Винницием и Лией в финале романа «Quo vadis» 1. Встаем рано, в 8-81/2 часов и ложимся в 11 -111/2… Каково!.. По утрам, полуодетые, вдыхаем морской утренний воздух и пьем кофе. Я ухожу купаться и возвращаюсь к завтраку, простому, но вкусному. После завтрака — прогулка с детьми к морю, потом Маруся уходит брать ванну с детьми (не каждый день). По возвращении ложимся спать, потом обед, писание писем (как теперь), небольшая прогулка после обеда, укладывание детей, чтение Горького и, наконец, сон.
Вот наша семейная идиллия. Последние два дня она была нарушена легким нездоровьем Киры (конечно, желудок), которое, слава богу, теперь поправилось. Немного осталось нам времени блаженствовать здесь, так как 29-го надо быть в Москве на освящении новой фабрики и общем собрании в конторе. С большим сожалением думаем о том, что Вы терзаетесь в Москве, измученная тяжелым характером больной бабушки…
Дай бог Вам силы и здоровья, чтобы перенести посланное испытание.
Крепко целую Вас и бабашу вместе с Марусей и детишками. До скорого свидания.
Любящий и уважающий вас
Костя
94*. Е. В. Алексеевой
18 августа 1900
Алупка
Милая, дорогая моя мученица, мамочка!
Твое письмо всех нас ужасно огорчило и повергло в отчаяние и страх за тебя. Не-ет, — так нельзя. На этот раз я перестаю быть фаталистом
Если мы все, 8 человек, народим по восьми детей, то тебе под старость придется волноваться и ухаживать за 64 человеками. Не слишком ли много для твоего изнуренного сердца? Маня вернулась, и предоставь ей выполнять свой материнский долг. Бог даст, все обойдется благополучно. Ты же постарайся хоть немного отдохнуть с Нюшиными детьми, ведь они теперь здоровы. Не придумывай и не ищи новых ужасов и болезней. Не придумывай ужасов и с Нюшей, разве ты ее не знаешь? Когда она зарывается в детскую с больными детьми, она всегда доходит до острого состояния. Придет сезон, отвлечет ее мысль в другую сторону, и все пройдет… Одно только не пройдет бесследно для нас всех — это твое нездоровье. Мне оно подкосит все силы… Знай наверное, что я не выдержу. До окончания сезона театр не выпустит меня из своих клещей… Нет, избави бог, я ужасаюсь от одной мысли. Будь же хоть ради меня и Маруси благоразумнее. Нюша скоро вернется к детям. Ничто не мешает тебе куда-нибудь проехаться, хоть с Любой, хотя бы в Крым, мы подыщем тебе здесь помещение. Телеграфируй только скорее. Или к Зине? Мне бы, право, казалось, что тебе необходимо хоть на короткое время переменить атмосферу. Иначе нервы не успокоятся. Право, подумай, поговори об этом с Володей. На будущее же надо создать правило: ты для внуков не существуешь. Они должны тебя только радовать, но ни в каком случае не огорчать. Если кто заболеет, — не подпускать тебя за версту. Первое время тебе покажется это обидным, а потом ничего — привыкнешь. Навещает ли тебя Гетье или кто другой по его рекомендации? Если нет, я, ей-богу, буду ужасно обижен и рассержен. В такие минуты необходим постоянный надзор за твоим организмом.
Несколько слов о себе. Мы недовольны Алупкой: много гор, пища средняя, сильный ветер, отдаленность моря — неуютно. Мы все перехворали животами и насморком; не переезжаем в Ялту, так как не стоит собираться, 24-го выезжаем в Севастополь и 26-го трогаемся в Москву, где будем 28-го.
Маруся, дети тебя целуют. Я крепко обнимаю, как люблю. Целуй кого следует, остальным поклоны.
Твой Костя
Не перечитываю, тороплюсь, прости за описки.
95*. А. А. Санину
20 августа 1900
Алупка
Дорогой Александр Акимович!
Большое спасибо за Ваше письмо, не могу ответить Вам таким же длинным посланием, так как не совсем еще здоров. Я простудился и два дня сидел дома; Кира, Игорь тоже прихворнули; жена разнервилась; погода испортилась; словом, все гонит меня скорее в Москву. Представьте, меня Ваше письмо скорее порадовало, чем огорчило 1. Боюсь только одного, что Вы опять не соразмеряете Ваши силы, а это, право же, неблагоразумно. Или резко пессимистическая нотка, или ярко оптимистическая всегда звучит в Ваших словах. На этот раз первая звучит сильнее. Но, право же, все не так уж плохо… Меня, например, очень радует и утешает, что декоративная часть пошла вперед. Это большой плюс в деле. Впрочем, пойдемте по пунктам, быть может, я Вас утешу.
1) Подзор делается, Морозов оживлен и работает — очень хорошо 2.
2) Симов работает и талантливо и усердно — это чудо!
3) Фонари выписаны 3; прекрасно, если они будут действовать, нет — это будет большое горе, к которому надо приготовиться на всякий случай и сообразить кое-что.
4) Обуви нет — это жаль, может быть, придет один образец 4. Во всяком случае, попросите М. П. Григорьеву или кого-нибудь по ее поручению пробраться в Румянцевский музей и посмотреть племя (забыл какое. Зыряне?). Спросите у Морозова. Взять выкройку обуви.