Письма 1886-1917

Станиславский Константин Сергеевич

Пока еще не получал посылки и жду ее с нетерпением ¹.

Напишу не сразу, так как я туп при первых знакомствах с пьесой. Прочту ее несколько раз и напишу подробно, но помните, что я не литератор и не мечтаю быть критиком: могу свободно говорить глупости и жестоко ошибаться.

Спасибо Вам за любовь и память. В нашей любви к Вам Вы не должны сомневаться.

Целую ручки Вашей супруге. Мы ее так полюбили в Ессентуках, а она нас забыла! Как ее здоровье? Жена, дети кланяются Вам обоим. До приятного, хотя и не скорого

свидания.

У нас чуть не ежедневно при полных сборах идет «Горе от ума». Все ругают, мы довольны, а публика валит. Ничего не поймешь!

За границей нас всех обзывали Mitterwurzer'aми (знаменитый их актер, чуть не гений) ² – приехали домой и опять попали в такие бездарности, что хоть бросай сцену. Ничего не разберешь в этой жизни!

Крепко жму Вашу руку.

Преданный и любящий Вас

К. Алексеев

10 октября 1906 г.

239*. Н. А. Котляревскому

27 октября 1906

Глубокоуважаемый, дорогой Нестор Александрович!

Сердечно благодарю Вас за присылку газеты и за добрые и ободрительные слова о нашем театре и обо мне. Они явились очень своевременно, так как в этом году нас здесь сильно поклевывают и обескураживают.

Спасибо большое и сердечное. Невольно должен Вам сделать большой комплимент и в конце обратиться с просьбой.

Мне присылают много газет и вырезок из провинции, когда там пишут о нас. Иные статьи лестные, но не всегда похвала доставляет удовольствие. Она должна быть талантлива.

Я привык относиться к этим присылкам довольно равнодушно. Ваша газета на первых порах испытала ту же участь. Она долго лежала на столе нераспечатанная. Потом я ее прочел на сон грядущий. Очень заинтересовался статьей. Прочел подпись и почему-то не подумал о Вас. Потому ли, что это было на сон грядущий. Через некоторое время меня опять потянуло прочесть статью, и только тут я понял, кто ее автор. Вы будете писать продолжение, пришлите мне, пожалуйста. Мне очень интересно и нужно знать то, о чем Вы будете писать.

Простите за беспокойство. Надеемся быть в этом году в Петербурге и отвести душу с друзьями.

Нет худа без добра.

В наше жестокое время научаешься чтить и дорожить хорошими друзьями и людьми.

Целую ручки Вере Васильевне.

Скажите ей, что недавно я прочел те самые записки ¹, которыми я измучил ее, и так они мне не понравились, так я искренно пожалел ее. Должно быть, мне предстоит участь Пенелопы: летом писать, а зимой уничтожать написанное.

Всем милым петербургским друзьям — поклоны. Мысленно обнимаю Вас и крепко жму руку.

Сердечно преданный

К. Алексеев

Жена шлет поклоны.

27 окт. 906. Москва

Простите, что так поздно отвечаю на Ваше внимание. Очень, очень был занят.

240. С. А. Найденову

Суббота

Октябрь 1906

Москва

Дорогой

Сергей Александрович,

рядом лежит только что проглоченная пьеса ¹.

Пишу под самым свежим впечатлением. Ничто не переварилось, не улеглось…

Пишу, потому что хочется писать от большой радости.

Чувствую, что Вы написали прекрасную пьесу.

Чувствуется в ней мастер, темперамент, талант, сила, что-то большое… и я счастлив за Вас и за русский театр.

Впечатление большое и, конечно, подавляющее. Попробую описать это впечатление.

После первого акта — увлекся пьесой. Влюбился в сводню и испугался…

Как показать на сцене весь этот реализм, доходящий до цинизма, может быть, недопустимого на сцене ². И сейчас, не скрою от Вас, я в недоумении: как играть первый акт перед московской публикой. Скажу еще откровеннее — не знаю, для чего этот реализм необходим пьесе (может быть, это наивно, и такие сомнения происходят оттого, что я не литератор, не легко и не сразу разбираюсь в замыслах автора).

Я не люблю Вашего излюбленного героя меблированных комнат или Максима («Кто он?»). В первом акте в Артамоне я узнал старого знакомца, который опять заныл и опять носится с самим собой ³. Я не обрадовался ему… Я примирился с ним ради последней сцены со сводней ⁴.

В других актах я с радостью увидал, что Артамон гораздо крупнее Максима. В нем почувствовался нелепый русский богатырь, который ничего не сделает, но которого можно любить за его, хотя и бессмысленную, ширину. И он стал мне симпатичен. К концу я даже полюбил его.

В помойной яме заселенного дома много трогательной поэзии и много пошлости. Я вспомнил слова Антона Павловича, сказанные об Ибсене: «Слушайте… у него же нет пошлости. Нельзя же так писать пьесы».

Искание солнечных пятен в садике, кусок ночного неба, эта свадьба и венчание, вся роль Елены, финалы 3-го и 4-го актов и проч. и проч. — все это чудесные проявления настоящего, сочного таланта.

Пьеса закончена блестяще, а это такая редкость… Финалы первого и второго актов — не понял… Казалось, что не хватает какого-то одного слова.

Письмо сумбурно, как сумбурно бывает первое впечатление.

Пишу без всякой цели и отлично понимаю, что ничего важного не способен теперь сказать. Я рад и потому хочу поделиться с Вами моим чувством. Поздравляю, обнимаю.

Искренно преданный и любящий

К. Алексеев

241. Л. М. Леонидову

3 ноября 1906

Москва

Многоуважаемый Леонид Миронович,

я не хочу писать Вам ответ в тоне Вашего письма ¹. Я беру совершенно противоположный тон.