Письма 1886-1917

Станиславский Константин Сергеевич

49*. В. В. Лужскому

Июнь 1897 Москва

Добрейший Василий Васильевич!

Вернулся и очень желаю с Вами повидаться. Напишите, как бы это устроить. Надо переговорить о многом. Не соберетесь ли Вы с Переттой Александровной к нам? Жду письма.

Низкий поклон Вашей супруге и всем Вашим от жены и уважающего Вас

К. Алексеева

Увлечен двумя пьесами и между прочим "Сорванным колоколом". Вам придется играть там лягушку – чудная роль? Поу,' читесь летом кричать по-лягушечьи. Необходимо!

50*. И. П. Киселевскому

23 июня 1897

Москва

Из уважения к большому таланту И. П. Киселевского не могу отказать ему в просьбе: дать ему пьесу "Фома" для исполнения ее на провинциальных сценах при условии его участия в ней. Последнее я добавляю от себя, вверяя, таким образом, судьбу пьесы "Фома" в провинции г. И. П. Киселевскому. Право же постановка пьесы исключительно при его участии, в моих глазах, достаточно гарантирует ее от плохого исполнения как главных, так и второстепенных ролей. Мне, как переделывателю, принадлежит скромный и кропотливый труд по сохранению как духа, так и языка бессмертного произведения Достоевского при переделке его повести для сцены. Если означенный мой

труд имеет какие-нибудь достоинства, то они заключаются в том, что за исключением некоторых сцен, очень немногих, удалось сохранить целиком язык ее автора и оставить почти нетронутыми отношения действующих лиц между собой и события в последовательном порядке самой повести. Ввиду этого эта пьеса могла бы быть по справедливости названа пьесой Достоевского. Между тем цензура разрешила ее под условием, чтобы имени ее настоящего автора не было на афише. В цензурованном экземпляре значится: пьеса К. С. Станиславского. Конечно, при исполнении ее на афишах был вычеркнут мой псевдоним, и я не сомневаюсь, что и Вы, уважаемый Иван Платоныч, позаботитесь о том, чтобы на афишах провинциальных театров моей фамилии и псевдонима не выставляли, так как в противном случае я был бы справедливо осужден в ужасном преступлении: присвоении себе творений великого писателя, а это обвинение было бы незаслуженным мною наказанием за мои посильные и скромные труды переделывателя. Пока я не буду достаточно убежден в том, что повесть не искажена мной при переделке, я бы не хотел, чтобы пьеса получила широкое распространение в провинции, а потому ограничиваю его предоставлением Вам права исключительной ее постановки и при Вашем участии. Другими словами: оставляя за собой право постановки пьесы на столичных сценах, предоставляю Вам судьбу ее в провинции. Могущий получаться авторский гонорар пожертвован мною для престарелых артистов, куда и прошу Вас направлять от моего имени выручаемые деньги с пересылкой квитанций, получаемых при взносе означенных денег, – мне.

К. Алексеев (Станиславский)

23 июня 1897 г.

51. Вл. И. Немировичу-Данченко

19 июля 1897

Москва

Многоуважаемый Владимир Иванович!

Получил Ваше письмо¹ только сегодня и сейчас же сажусь за ответ, но, ввиду завтрашнего праздника, у меня не будет оказии послать письмо ранее понедельника, 21 июля. Куда же, спрашивается, направлять его, в Ялту или в Павловку? Пошлю в Павловку, это вернее. Вы дали мне хороший пример: писать карандашом – это и скорее, и удобнее, и легче, особенно в такую жару, которая установилась и не покидает нас по сегодня. Итак, разрешите мне и на будущее время переписываться с Вами по деловым вопросам карандашом. Теперь к делу. Прежде всего отвечу по пунктам на Ваше письмо.

Конечно, я от души радуюсь, что наш проект вызывает всеобщее одобрение, но я стараюсь не увлекаться этими отдельными мнениями, хотя искренно сам им верю. Помня те единодушные ободрения, выражения надежды на успех и процветание, которые подбили меня на основание нашего Общества, я теперь невольно недоверчиво отношусь к доброжелателям нашего нового дела². Что касается письма Кошеверова³, то это, действительно, радостная и отрадная новость; приходится верить тому, что это человек и серьезный и желающий работать. Остается только пожелать, чтобы он привел в исполнение свой план и переселился в Москву. Если он талантлив, то нельзя не согласиться с тем, что следует пользоваться его предложением и всячески стараться держать его поближе к себе. Как же облегчить его материальное положение? Я мог бы выхлопотать в Обществе – взять его на этот сезон на 100 р. жалованья или на разовую плату по 25 руб. Это оказало бы ему некоторую поддержку. При участии в спектаклях Общества он бы имел хорошую практику и мог бы хорошо и не спеша подготовить несколько ролей (при более чем достаточном количестве репетиций). Не сомневаюсь, что при этой несложной для настоящего актера работе у него останется достаточно времени, чтобы заниматься с Вами. Впрочем, к этому вопросу я вернусь еще ниже, пока же поясню только, что я определяю цифру 100 р. на следующем основании: 1) на эту цифру весной Общество искало любовника из новичков, так что этот расход находился в смете нашего Общества на предстоящий сезон; 2) Вы пишете, что Кошеверов пошел бы в наше дело и на 1200 р. в год. Конечно, при этом жалованье играет значительную роль условие годовой службы, каковой пока я бы не мог ему предложить, но раз что он собирался в Москву для занятий с Вами и отказался от всякой службы и получения гонорара, а может быть, даже предполагал, что ему придется внести плату за обучение в Филармоническом обществе, то мое предложение, по сравнению с той картиной, которую он себе рисовал, может показаться ему и интересным и заманчивым. Я мог бы обещать ему две роли, интересные для Москвы, а именно: Христа в "Ганнеле" и Генриха в "Потонувшем колоколе" (последняя в очередь со мной). Намечаются еще следующие роли: Глумов, Рыков ("Самоуправцы"), граф Орсино (в "12-й ночи" – может быть), Клавдио ("Много шума" – может быть), некоторые роли в новых пьесах наступающего сезона. Обыкновенно в зиму мы ставим до 10 пьес.

К сожалению, Шувалова я не видел в новом его амплуа⁴. Помню его на маленьких ролях у Корша, но впечатление у меня осталось настолько невыгодное для него, что теперь я не могу себе представить, каким чудом тот робкий, вульгарный актерик сделался знаменитым трагиком Шуваловым. Судя по Вашему письму, у Вас о нем сохранились совсем другие воспоминания, и я готов и рад бы Вам верить, так как такой актер действительно необходим нашему делу. Не придавайте моим впечатлениям о Шувалове большого значения; я сам сознал, что эти впечатления могут быть ошибочны. В последние годы я сам интересовался им и расспрашивал о нем как провинциальных актеров, так и некоторых знакомых, жителей провинциальных городов. Мнения, слышанные мною, довольно схожи между собой. Говорят, что он большой труженик, отличный репертуарный актер, может играть хоть каждый день, очень приличный актер, с выдержкой, но без темперамента; как товарища кто хвалит его, кто нет… Я с ним не знаком, но усиленно наблюдал за ним на съезде ⁵. Мне показалось, что он актерски пошловат, и я несколько утвердился в этом мнении после его глупого и бестактного поведения во время заседаний: он в сотрудничестве Шмитгофа дурил и мальчишничал совершенно не вовремя и малоостроумно. Внешность его, казалось бы, мало обещает на сцене. Повторяю, все это лишь впечатления, которые могут бесследно рассеяться и совершенно измениться после первого же появления артиста на сцене, поэтому желательно и даже необходимо съездить во время сезона, т. е. зимой, и посмотреть его в нескольких ролях. Не будет ли он играть в октябре где-нибудь между Москвой и Севастополем? Я бы мог остановиться и посмотреть его по пути из Крыма. Если я говорил о Рощине⁶, то только за неимением ничего лучшего. Это единственный из известных мне любовников, обладающий каким-то обаянием, хотя весьма и весьма незначительным. Мне по крайней мере он бывал симпатичен на сцене. А это качество теперь, и особенно в любовниках, очень редкое. Кроме того, несколько лет Рощин просит передать мне, что он желал бы служить в нашем Обществе, так как он ищет и тоскует по серьезной постановке художественно-театрального дела. Насколько он искренен в данном случае, судить не берусь и теперь объясняю только, почему при разговоре с Вами я упомянул о Рощине.

Отчего же Шувалову не взять акций? Если бы он захотел это сделать, мы не вправе и не можем помешать ему в этом. Так или иначе, я очень желаю поскорее найти подходящего для нашего дела человека в его лице или в лице другого – безразлично, лишь бы этот актер был неглуп, талантлив и не хам. Вот Азагарову ⁷ я бы взял в дело, конечно, на подходящих условиях – не за ее талант, а за ее порядочность и приличный тон; он так необходим и редок на сцене. Если бы коршевский Яковлев согласился на наши скромные условия (чего, конечно, быть не может), я бы взял и его; он, кажется, серьезный актер, желающий работать, и, как мне передавали, порядочный человек⁸. Я удивлен скромностью требований Ваших питомцев: Москвина, Петровской и Кошеверова⁹. Надо подумать, справится ли Петровская при таком окладе с городскими туалетами¹⁰. Конечно, на первых порах нельзя требовать большой роскоши, но вместе с тем нельзя допускать и нищенской бедности.

Я охотно верю, что при месячной эксплуатации провинциального города летом можно взять на круг до 450 р., но при составлении сметы осторожнее забыть об этом – составлять бюджет на более скромную цифру. […]

Я согласен с Вами, что первую поездку лучше организовать в маленькие города. Судя по разговорам с Соловцовым¹¹,- Киевом особенно увлекаться не следует, там надо уметь делать

дело. Может быть, Соловцов и врет или мне неточно передали мнение его (я с ним не знаком), однако актеры его труппы, с которыми я говорил по этому поводу, подтверждают слова своего антрепренера. Вы пишете дальше, что мы в случае задержки в распространении паев, могли бы повести дело за свой собственный риск. Помня наш с Вами уговор всегда прямо высказывать свое мнение, я должен остановиться на этом месте Вашего письма и высказаться определенно и ясно. Наученный горьким опытом, я дал себе слово: никогда не вести театрального дела за свой собственный риск, так как я не имею права этого делать, отчасти потому, что я недостаточно для этого богат (мой капитал равняется 300 000, которые все целиком находятся в деле¹²), а во-вторых, потому что я семейный человек и считаю, что деньги принадлежат не мне одному, а всем членам семьи. Как же рисковать чужими деньгами? Я, конечно, возьму паев тысяч на 5, может быть, на 10 и в этом случае, как участник дела, буду рисковать этой суммой и при самых худших условиях могу ее потерять – убытки [же] частного предпринимателя или антрепренера неисчислимы. Кроме того, всякое частное предприятие в глазах публики получит характер антрепризы, и это придаст совсем другой характер всему делу. Товарищество на акциях – это общественное, просветительное дело, антреприза – это нажива. Вот как, мне кажется, будет рассуждать публика.

На вопрос: могут ли светские наши дамы участвовать в деле на положении актрис – готов почти с уверенностью сказать: "да". Впрочем, спрошу и поговорю об этом обстоятельно.

С одной, а именно с Пуаре, говорил. Ответ: "Куда и когда угодно поеду, буду делать все, что в моих силах. Жалованье такое, чтобы можно было скромно существовать".

Теперь, ответивши на все Ваши вопросы, позволю себе, в свою очередь, закинуть Вам несколько мыслей. Сейчас встретил на станции Лентовскую. Не пугайтесь, насколько мне известно, эта дама представляет полную противоположность своему брату, и если последний не разбил еще всех зеркал в Москве, то только потому, что он побаивается сестры. Она в оперетке была недурной актрисой и только, но я ее видел в драме и в одноактных комедиях, как-то: "Слава богу, стол накрыт", названия другой пьесы не помню. Несмотря на то что она не первой молодости, она была во всех этих пьесах мила, симпатична и бесспорно талантлива. Отношением же к делу она меня поразила. Я готов назвать это отношение идеальным. В таком деле, как наше, требования ее будут более чем скромны. Жизнь она ведет теперь почти отшельническую. Имейте ее в виду и подумайте, не пригодится ли она отчасти как тонкая, изящная водевильная актриса (их совсем нет), отчасти как исполнительница ролей в мужском костюме (отлично носит его), отчасти как ingenue dramatique.

Сегодня был у меня Шульц, антрепренер Барная, берлинского Лессинг-театра и пр. Он снимает театр Парадиз на предстоящую зиму и переделывает его, т. е. ремонтирует, чистит и освещает электричеством. С 14 по 22 октября у него играет Режан ¹³, с 22 по 15 ноября – театр свободен, с 15 ноября по 1 декабря играет Коклен, с 1 по 12 декабря театр свободен, с 12 по 22 декабря играет труппа Лессинг-театра. С 22 декабря и на все праздники театр свободен. Далее, тоже с промежутками, играют Матковский, Зонненталь¹⁴ и прочие. Он предлагает нашему Обществу свой театр в указанное выше свободное от гастролей время; условия – самые выгодные для Общества; согласен вести дело или за свой риск, или предоставляет инициативу Обществу. Казалось бы на первый взгляд, что тут таится какая-то немецкая штука (Schvindel {надувательство (нем.).}), слишком он уступчив, слишком условия выгодны, уж не ловит ли он нас… Но он мне дал довольно понятные объяснения, а именно: заставлять чередоваться одну серию гастролей с другой без перерывов – опасно для дела. Можно надоесть публике. Кого же, спрашивается, я приглашу в промежутках – труппу Черепанова^l5, или малороссов, или заурядную, наскоро составленную опереточную труппу? – Другого выбора нет. Но эти временные антрепризы и невыгодны и испортят реноме театра, так [как] гастрольная система интересует только чистую публику. Вот почему я предпочитаю без всякого дохода для себя предоставить Вам театр, так как Вы привлечете ко мне ту публику, которую я желаю приучить к своему театру, и с помощью Вашего Общества я придам всему делу приличную физиономию. Так рассуждает Шульц, и мне кажется, что в его словах можно найти правду. Он, между прочим, жаждет поставить с нами "Потонувший колокол" и "Ганнеле". Наше Общество хотело ставить эти пьесы, и задержка была только в миниатюрности сцены Охотничьего клуба. Очень может быть, что параллельно со спектаклями Охотничьего клуба мы будем изображать Гауптмана у Парадиза (или в "Интернациональном театре", как его назовут с нынешнего года). Подумайте, не здесь ли начало нашего дела. Не заручиться ли такими актерами, как Петровская и Кошеверов. Для того чтобы сплотить их с ядром уже существующей у нас в Обществе труппы. Не воспользоваться ли тем, что мы получаем недурной театр без обязательств давать ежедневные спектакли, что мы можем показать несколько прекрасно срепетированных и поставленных пьес в течение одной зимы и тем самым убить трех зайцев сразу: 1) увеличить ядро труппы двумя весьма важными членами ее, а именно – любовником и драматической актрисой, которых можно будет, ввиду вместимости театра, оплатить прилично; 2) заготовить некоторый репертуар постановки пьес на сцене Охотничьего клуба – для летних поездок; 3) показать всей Москве, что мы можем хорошо обставлять и играть пьесы. Мне думается, что Москву убедит такой способ больше, чем наши успехи в глухой провинции, о которых публика будет только читать краткие сообщения в газетах и, не видя самих спектаклей, быть может, отнесется к ним недоверчиво. В провинции-то они имели успех, скажет Москва, a у нас – еще вопрос…¹⁶. По этому вопросу жду Ваших извещений в самом скором времени, так как через 10 дней я должен дать окончательный ответ Шульцу. Даже, если можно, телеграфируйте, – я могу его в случае надобности затянуть немного, чтобы иметь время списаться с Вами. Если Петровская так талантлива, лучше удержать ее здесь и не давать ей возможности испортиться в провинции. Драматическая актриса – это не шутка!

Устав написан и на днях выйдет из литографии ¹⁷. Посылаю Вам несколько экземпляров. Так как число их ограничено, то хотелось бы, чтобы те три-четыре экземпляра, которые я могу Вам прислать, познакомили бы возможно большее количество лиц. Для этого нельзя ли принять такую систему: Вы оставляете один экземпляр у себя, другой, скажем, посылаете Александру Павловичу, третий – Александру Ивановичу¹⁸ и т. д. Свои замечания как Вы, так и другие лица пусть делают на отдельных бумажках, которые посылаются мне для дальнейшей обработки устава. По возвращении указанных выше экземпляров, без всяких пометок на их полях, Вы знакомите по своему усмотрению других лиц и т. д. Дело в том, что скупость на экземпляры проектов устава происходит потому, что, во-первых; распространять в большом количестве печатные, еще не разработанные проекты устава едва ли полезно для дела. Переписывать их очень хлопотливо и дорого, а литографировать берутся лишь в ограниченном количестве, и это тоже дорогое удовольствие. Пришлось остановиться на гектографе, что я и сделал, но гектограф – это только одно слово. Он печатает ясно не более 20, 30 экземпляров.

Пока кончаю, устал, да и поздно, третий час ночи. Жена Вам кланяется и вместе со мной просит Вас не забывать нас при проезде через Москву. Низкий поклон Вашей супруге.

С почтением

К. Алексеев

В Москве пробуду безвыездно до первых чисел сентября. В сентябре мы едем в Ялту.

52. Л. Бенару

Москва, 20 июля.

20 июля 1897

Милостивый государь г-н Бенар!

Позвольте обратиться к Вам по-русски, это даст мне возможность более пространно и свободно поговорить с Вами. Прежде всего позвольте вместе с Вами порадоваться Вашему прибавлению семьи и пожелать Вашей дочке здоровья и счастья, а Вам и Вашей уважаемой супруге – растить ее себе на радость и утешение под старость.

Лучше поздно, чем никогда… Позвольте же мне теперь исправить свою ошибку и исполнить свой давнишний долг перед Вами, а именно: ответить Вам на Ваше давнишнее письмо, отправленное Вами перед отъездом из Москвы. Тогда, в самый разгар театрального сезона, я не мог Вам ответить немедленно, по окончании же сезона, увы, я не мог найти Вашего адреса, который Вы приписали на письме. Я сердечно Вам был благодарен за то, что Вы прямо и откровенно высказали свое впечатление об "Отелло"¹. Нельзя не согласиться с Вами, что исполнение было очень и очень плохое, потому-то пьеса провалилась и едва выдержала четыре представления. Теперь "Отелло" совершенно снят у нас с репертуара. Но что же делать? За неделю до спектакля четыре главные роли были замещены второстепенными исполнителями, а именно: Яго, Брабанцио, Кассио и Эмилия. Отменять пьесу нельзя было уже потому, что мы боялись ропота среди участвующих.