Письма 1886-1917

Станиславский Константин Сергеевич

162. М. П. Лилиной

Сентябрь (после 15-го) 1903

Москва

Посылаю тебе письмо Чехова¹. Интереснее всего будет репетиция в воскресенье: "Сенат" и "Форум"². Прости, что распечатал письмо Чехова, – надо было узнать положение дел³.

163. А. П. Чехову

Понедельник

13 октября 1903

Москва

Дорогой

Антон Павлович!

Я сержусь на Вас? Какое же я имею на это право? Не вижу и оснований. Очевидно, Вы не знаете, насколько я Вас чту. Если б я услыхал, что Вы сделали преступление, я бы ни на секунду не усомнился в Вашей правоте.

Разве я не понимаю, что Вы не можете писать пьесу к сроку и по заказу? Для этого нужно быть бездарным Крыловым¹, а не гениальным Чеховым. Я не могу умерить своего нетерпения прочесть пьесу и начать ее репетировать… Это правда.

Меня тревожит боязнь, что Ваша пьеса появится на сцене в конце сезона и не успеет нашуметь настолько, чтоб публика, проглотив все глупости, которые о ней будут писать, составила бы себе надлежащее о ней представление… Правда и то, что со вчерашнего дня мы все затосковали о Вашей пьесе. Вчера был радостный день. Мы все ожили после "Цезаря"… Мы играли после долгого перерыва "Трех сестер". Повторилась прошлогодняя история на репетиции. Сошлись, чтобы проговорить пьесу, увлеклись и сыграли ее для себя во весь тон. Вчера играли вторично перед публикой.

Давно я не играл с таким удовольствием.

Прием восторженный и по окончании пьесы овации у подъезда. Кажется, мы вчера играли хорошо.

Один из самых неприятных для меня людей на свете, г. Любошиц (Бо – из "Новостей дня") ², был в театре. Он не видал пьесы с первого спектакля и вчера пришел в неописуемый восторг. Я не сомневаюсь в том, что только вчера он ее понял, хотя неоднократно писал о ней глупости. Зинаида Григорьевна Морозова с компанией была также в театре. Она редко приезжает к нам, и потому ее выезд на старую пьесу меня удивил. Оказывается, она соскучилась по Антону Павловичу. Восхищалась пьесой и целый антракт вспоминала о Вашем визите к ней. Говорила умно и тонко.

Покаюсь Вам, что я недавно только пришел в себя после моего жестокого провала в Бруте. Он меня до такой степени, ошеломил и спутал, что я перестал понимать: что хорошо и что дурно на сцене. В день спектакля, ночью, я написал Вам отчет о первом представлении, но должен был разорвать его, до такой степени он был написан в мрачных тонах. Теперь настроение изменилось, хотя я не выяснил себе: в чем моя ошибка в исполнении Брута. Жизнь создалась каторжная, так как приходится играть 5 раз в неделю неудавшуюся и утомительную роль – в одной рубашке и в трико. Тяжело, холодно и чувствуешь, что "никому ж это не нужно!" Жду пьесу с большим нетерпением.

Преданный и любящий Вас К. Алексеев

164. А. П. Чехову

Т_е_л_е_г_р_а_м_м_а

20 октября 1903

Москва

Сейчас только прочел пьесу¹. Потрясен, не могу опомниться. Нахожусь в небывалом восторге. Считаю пьесу лучшей из всего прекрасного, Вами написанного. Сердечно поздравляю гениального автора. Чувствую, ценю каждое слово. Благодарю за доставленное уже и предстоящее большое наслаждение. Будьте здоровы.

Алексеев

165. А. П. Чехову

Т_е_л_е_г_р_а_м_м_а

21 октября 1903

Москва

Чтение пьесы труппе состоялось. Исключительный, блестящий успех. Слушатели захвачены с первого акта. Каждая тонкость оценена. Плакали в последнем акте. Жена в большом восторге, как и все. Ни одна пьеса еще не была принята так единодушно восторженно.

Алексеев

166.

А. П. Чехову

22 октября 1903

Москва

Дорогой Антон Павлович!

По-моему, "Вишневый сад" – это лучшая Ваша пьеса. Я полюбил ее даже больше милой "Чайки". Это не комедия, не фарс, как Вы писали, – это трагедия, какой бы исход к лучшей жизни Вы ни открывали в последнем акте. Впечатление огромное, и это достигнуто полутонами, нежными акварельными красками. В ней больше поэзии и лирики, сценичности; все роли, не исключая прохожего, – блестящи. Если бы мне предложили выбрать себе роль по вкусу, я бы запутался, до такой степени каждая из них манит к себе. Боюсь, что все это слишком тонко для публики. Она не скоро поймет все тонкости. Увы, сколько глупостей придется читать и слышать о пьесе. Тем не менее успех будет огромный, так как пьеса забирает. Она до такой степени цельна, что из нее нельзя вычеркнуть слова. Может быть, я пристрастен, но я не нахожу никакого недостатка в пьесе. Есть один: она требует слишком больших и тонких актеров, чтоб обнаружить все ее красоты. Мы не сможем этого сделать. При первом чтении меня смутило одно обстоятельство: я сразу был захвачен и зажил пьесой. Этого не было ни с "Чайкой", ни с "Тремя сестрами". Я привык к смутным впечатлениям от первого чтения Ваших пьес. Вот почему я боялся, что при вторичном чтении пьеса не захватит меня. Куда тут!! Я плакал, как женщина, хотел, но не мог сдержать[ся]. Слышу, как Вы говорите: "Позвольте, да ведь это же фарс"… Нет, для простого человека это трагедия¹. Я ощущаю к этой пьесе особую нежность и любовь. Я почти не слышу критики, хотя актеры любят критиковать. На этот раз как-то все сразу подчинились. Если же и раздается голос критика, я улыбаюсь и не даю себе труда спорить. Я жалею критикующего. Кто-то сказал: самый лучший акт 4-й, а наименее удачный – это 2-й. Мне смешно, и я не спорю. Начинаю только припоминать сцену за сценой 2-го акта, и уже это лицо сбито с толку. 4-й акт хорош именно потому, что 2-й акт великолепен, и наоборот. Я объявляю эту пьесу вне конкурса и не подлежащей критике. Кто ее не понимает, тот дурак. Это – мое искреннее убеждение. Играть в ней я буду с восхищением все, и если бы было возможно, хотел бы переиграть все роли, не исключая милой Шарлотты. Спасибо Вам, дорогой Антон Павлович, за большое наслаждение, уже испытанное и предстоящее. Как бы я хотел бросить все, освободиться от ярма Брута и целый день жить и заниматься "Вишневым садом". Противный Брут давит меня и высасывает из меня соки. Я его еще более возненавидел после милого "Вишневого сада". Крепко жму Вашу руку и прошу не принимать меня за психопатку.

Любящий и преданный К. Алексеев

167. А. П. Чехову

31 окт. 903

31 октября 1903

Москва

Дорогой Антон Павлович!

Сейчас 1 1/2 часа ночи, все спят, а я вернулся домой после 18-го спектакля ненавистного мне "Цезаря". Захотелось написать Вам, но нашелся только этот листок бумаги. Простите, пишу на нем, чтобы не будить жену розысками бумаги. Наконец с завтрашнего дня приступаем к Вашей пьесе. Мы и то непростительно потеряли целую неделю. До сих пор путаются в ролях. Сам я решил сделать так: учу и готовлю две роли – Лопахина и Гаева. Не могу сказать, какую роль хочу больше. И та и другая чудесны и по душе. Правда, Лопахина боюсь¹. Говорят, что [у] меня не выходят купцы или, вернее, выходят театральными, придуманными… Лопахин, не правда [ли], хороший малый – добродушный, но сильный. Он и вишневый сад купил как-то случайно и даже сконфузился потом. Пожалуй, он и напился поэтому. Гаев, по-моему, должен быть легкий, как и его сестра. Он даже не замечает, как говорит. Понимает это, когда уже все сказано. Для Гаева, кажется, нашел тон. Он выходит у меня даже аристократом, но немного чудаком².

Мы живем на новой квартире, чудесной, даже слишком хорошей и роскошной. Очень жаль мать, которую пришлось оставить у Красных ворот с сестрой. Мы, да и она сама, думали, что ей будет удобнее, а оказалось – нет. Два раза в неделю бывают сборища детей – один раз ради танцев (Манохин³), в другой раз – лекции по естественной истории, тоже для детей. Это их очень забавляет. Жму Вашу руку и иду спать.

Ваш К. Алексеев