Письма г-на Сен-Пьера, написанные им в Севилье в 1764 году
Шрифт:
Пару дней назад я был приглашен маркизом дЭскилаче на праздник фанданго. Маркиз в ожидании женитьбы не хочет потерять даром ни минуты - он спешить вкусить наслаждения с такой горячностью, как будто прощается с ними навсегда. Слабости этого человека начинают внушать мне отвращение, но я пытаюсь оправдать их его молодостью и неопытностью сердца. Было бы неудобно теперь раззнакомиться с ним, поскольку он мне доверился и этим связал меня по рукам и ногам.
Мы отправились с ним в часть города, называемую Макареной, где находится самая знаменитая церковь Севильи, чтобы посмотреть выставленную там статую Пресвятой Богородицы, носящую то же имя. Замечу, что культ Пресвятой Девы имеет в Испании свои особенности: не только в каждом городе, но и в каждом квартале есть своя особо почитаемая Дева Мария. И здесь часты споры из-за того, чья Дева украшена
Но в церкви мы пробыли недолго, маркиз спешил к своей Марии - Марии Кармен, ожидавшей его. Праздник был в разгаре, когда мы пришли, вокруг помоста, обвитого гирляндами роз, где выступали танцовщицы, плотно стояла толпа, хлопавшая в ладоши в такт их движениям. Каждый танец рассказывает свою историю о любви, ревности и мести. Мелодия раскрывается постепенно: от тихих прерывистых звуков, похожих на стоны, к шквалу страстей, который выражается в громоподобном стуке каблуков и кастаньет. Танцовщики, находящиеся в абсолютном самозабвении, кажется, даже не следуют музыке, а наоборот - музыка спешит за их движениями. Все захвачены общей страстью, сливаются в одно целое и движутся в едином порыве. Волнение доходит до того, что некоторые зрители во время представления прямо на улице начинают заниматься ... , и поощрительные крики толпы адресуются им, равно как и актерам.
Мария Кармен, едва сойдя со сцены, кинулась в объятия дЭскилаче, а я, пока они предавались утехам, столковался с ее подружкой по имени Хуанита, которая вполне утолила мои страдания, происходящие из-за холодности Жюли.
К счастью, мне больше не придется искать подобного утешения, ибо Жюли уже заставила меня сожалеть о моей горячности. Они с мужем остановились в доме у церкви Сан Хуан де ла Пальма, довольно далеко от того места, где живу я. И вот теперь по вечерам, когда муж Жюли идет играть в фараон, я закутываюсь в плащ, надвигаю шляпу на самые брови (это называется здесь "быть embossado" - "спрятанным"), и в таком виде пересекаю половину Севильи. И сегодня я снова отправлюсь к женщине, которая питает к вам, милый мой отец, глубочайшую признательность, ибо, по ее мнению, не соверши вы двадцать четыре года назад определенного поступка, она была бы лишена нынче большого удовольствия.
Не менее благодарный вам
Ваш сын Шарль.
Записка Сен-Пьера дону Фабрисио Армин.
10 ноября 1764г.
Любезный дон Фабрисио,
Я польщен вашим приглашением. Буду непременно.
Сен-Пьер.
Записка Сен-Пьера маркизе де ла Крус.
12 ноября 1764г.
Моя маленькая Жюли,
Как же я люблю тебя! Каждое утро я просыпаюсь и думаю, что вечером меня ждет свидание с тобой. Нет в Испании более счастливого любовника, чем я!
Теперь читай очень внимательно. Завтра вам доставят от доньи Исабель приглашение на скромный ужин, состоящий не более чем из десяти блюд. Уговори своего мужа принять это приглашение. Не следует тебе сидеть затворницей в таком веселом городе, как Севилья. Кроме того, моя дорогая, у доньи Исабель нам будет удобно встречаться, когда вы с ней сойдетесь короче. У ее воспитанницы нет близких подруг, быть может, поэтому она так хочет познакомиться с тобой. Она прекрасная женщина, умная и обходительная, и я уверен, что вы понравитесь друг другу. Если так все и будет, дружочек мой, позволь мне обременить тебя маленькой просьбой. Мне очень нужно знать, и знать абсолютно точно, не при посредстве ли покойного алькальда де Алава донья Исабель лишилась одного из своих имений. Тут имела место какая-то интрига, я в этом не сомневаюсь, и только ты, с твоим талантом заставлять людей изливать душу, сможешь докопаться до истины. Обяжешь ли ты меня таким пустячком?
Итак, до скорой встречи, моя ненаглядная.
Твой
Письмо Сен-Пьера герцогу де Урбана.
В Мадрид. 14 ноября 1764г.
Дорогой друг,
Пишу вам отчасти потому, что соскучился по вас, отчасти потому, что хочу еще раз выразить вам свою признательность. То, что вы написали мне относительно утраты доньей Исабель ее кордовского имения, оказалось истинной правдой. Она сама рассказала об этом нашей общей подруге, маркизе да ла Крус. Алава, покойный алькальд Севильи обманным путем перекупил эти земли, нанеся донье Исабель чувствительный ущерб. Полагаю, что ее поездка в Мадрид и хлопоты о пенсии были вызваны этой потерей. Надо думать, она не очень-то жаловала алькальда, коль скоро ей известна его роль в этом деле. Впрочем, она принимала его у себя, как и все остальные. Быть может, само провидение назначило дону Алава умереть в ее доме. Чем больше я узнаю здешнюю жизнь, тем яснее мне становится, что никто не питал к алькальду дружеских чувств. Напротив! Я не знаю в Севилье человека, который не желал бы его смерти или, по крайней мере, не призывал бы всяческих бедствий на его голову. Но довольно об этом.
Третьего дня я удостоился приглашения на поэтический вечер от дона Фабрисио Армин, которого вы, к своему счастью, не знаете. Помните ли вы наши беседы о поэзии, мой друг? Если помните, то легко представите, какой мукой для меня было в течение трех часов слушать поэму, написанную александрийским стихом, на языке, которого я не знаю, и посвященную битве при Кадисе. Я пытался слушать внимательно, делая при этом серьезное лицо, но ритм стихов убаюкивал меня. Я уже клевал носом. Тут внезапный подъем голоса поэта в особо, как можно было догадаться, драматическом месте произведения, вывел меня из сонного оцепенения. Несколько раз мне приходилось выбегать из комнаты, едва только я оглядывал эту картину: небольшой зал, в центре которого сочинитель завывает, словно ветер, гнущий сосны на вершинах Сьерра-Морены, а вокруг люди, с каменными лицами внимающие ему, меня охватывал приступ хохота, который я не мог удержать. Должно быть, присутствующие сочли, что я дурно пообедал, но я не стал никого разуверять. Не знаю, испытали ли они сами наслаждение от этих стихов, но сомневаюсь, что испанцам может доставить удовольствие унылое стенание на их родном языке. Надеюсь, что вы проводите время лучше, чем я.
Надеюсь также, что вы отбросили все страхи и колебания относительно вашей будущности. Спокойствие - самый крепкий парус, который благодаря попутному ветру поможет кораблю достичь тихой гавани.
До свидания, мой дорогой друг. Увидимся ли мы в Мадриде или в Париже, уверен, что оба равно обрадуемся этой встрече.
Преданный вам,
Сен-Пьер.
Записка Сен-Пьера маркизе де ла Крус.
14 ноября 1764г.
Милая моя ревнивица!
Как ты могла подумать, что меня увлекает эта бедняжка донья Хосефа? Давно ли ты гляделась в зеркало? Или ты не веришь ему? Тогда загляни в мои глаза - пусть они станут для тебя зеркалом. Они скажут, что нет никого красивее тебя. Ты прекрасна, когда горишь предвкушением удовольствий, ты прекрасна, когда, утомившись от наслаждений, откидываешься на подушки. Ты прекрасна, когда твои нежные пальчики касаются струн арфы, ты прекрасна, когда смущенно выслушиваешь похвалы своему искусству. Ты прекрасна, когда танцуешь, вся отдавшись музыке, прекрасна, когда прогуливаешься по саду, вдыхая нежный аромат цветов. Ты прекрасна! Даже тогда, когда ты ревнуешь, ты прекрасна!
Как к лицу тебе ревность! Как запылали щеки, как затрепетали ресницы! Как ты была язвительно остроумна со мной, как нежна и кокетлива с другими мужчинами! Видишь, я-то ни в чем тебя не упрекаю. Я смотрел на твое лицо, любуясь сменой его выражений - любовь, презрение, снисходительность, разочарование, гнев - если бы я мог положить на музыку перемены твоих чувств, о! я был бы великим музыкантом!
Ненаглядная моя глупышка, не стоит отнимать у любви минуты для ревности. Ведь нам дорого каждое мгновение, когда мы вдвоем. Завтра же вечером я представлю тебе такие доказательства моей любви, какие перо и бумага передать не в силах.