Письма и записки Оммер де Гелль (Забытая книга)
Шрифт:
— Кто же из них был сильнее? — спросила я.
— Барыня била меня от нетерпения, но от графа мне доставалось более; барин был очень зол.
Графиня долго не решалась принять ее к себе. Я хотела оказать ей дружескую услугу. Раньше чем делать приготовления к путешествию, я посоветовалась с Пизани, директором коммерческой канцелярии, который меня уверил, что мои права на эту девушку имеют одинаковую силу как в Константинополе, как в Одессе, так и в других городах России. Посол, однако же, сумел убедить графиню взять эту девушку к себе в один из вечеров, который мы проводили втроем.
— Вы можете ее бить по щекам, сколько угодно, — сказала я ей, — если она будет вам дурно служить или же просто придет фантазия бить. Вы присутствовали довольно часто в минуты моего
— Пощечины — это великолепно, — сказал г. Буркеней, — наши знатные барыни так же били своих горничных. Вы будете поступать точно таким же способом.
Дело было устроено, и я получила сущую безделицу — немного больше 100 франков в год. Взамен ее я оставила у себя прекрасную Марицу, молодую гречанку, которая мне очень нравилась. Она обошлась мне гораздо дешевле. Моим французским привычкам претило заставлять себе служить крепостных; я успела проникнуться воздухом свободы во Франции. Марица была очень мила, ей было шестнадцать лет, и я платила ей, что желала.
№ 119
Пятигорск. Пятница, 14 августа 1840 года
Мы приехали в Пятигорск и остановились у доктора Конрада, к которому привезли письма. Он нас принял очень гостеприимно. На другой день, несмотря на его занятия, его шестьдесят пять лет и очень сильный туман, он взялся нас проводить в горы. Эта предупредительность тем более была ценна в моих глазах, что мелкий и непрерывный дождь должен был у него отбить охоту путешествовать по скользким тропинкам, которых он уже досыта насмотрелся. Я рада была тормошить старика. Наш первый визит был к источнику «Александра», по имени императрицы. Серные воды этого источника имеют более 38 градусов по Реомюру. Входишь по ступеням, высеченным в скале, в обширное помещение. Много других источников рассеяно повсюду на вершинах, окружающих Пятигорск, и делают честь заботливости русского правительства. На неприступных утесах видишь очень щегольские постройки, тропинки, сто раз перекрещивающиеся, террасы с насаженными деревьями. Наверху одной из высочайших скал поставили осьмиугольный павильон с колоннами, которые поддерживают голубой купол. Павильон этот открыт со всех сторон и охраняет эолову арфу. Мелодические звуки ее доходят до конца долины и смешиваются с эхом окружающих гор.
Мы обязаны этой милой поездкой доктору Конраду, нашему хозяину. Страстный музыкант, как все дети Германии, он понял, как эти воздушные звуки благотворно подействуют на больных.
Я справлялась о Ребровой. Мне сказали, что она несколько дней как уехала в Кисловодск с большой компанией. Говорят, на ней женится Лермонтов, замечательный русский литератор и поэт. Пари держат, что он на Ребровой не женится. Я вмешалась тут в разговор и сказала, что я отца и дочь знаю. Девчонка довольно взбалмошная и готова за всех выйти замуж; но отец ее, очень богатый помещик, не отдаст ее за литератора, лишившегося всякой карьеры.
Доктор Конрад отвел меня в сторону и подошел к клавикордам. Он играет на кавказских водах роль маленького царя. Баварец по происхождению, он служит здесь при дирекции вод уже двадцать лет. Исполненный рвеньем и крайне старающийся о своих больных, он неоднократно заслуживал знаки признательности императора. В эпоху, что мы с ним познакомились, ему было около шестидесяти лет. Лицо его сияло добродушием и тонкой проницательностью, он напоминал наших докторов старой школы. В черном фраке, с огромной табакеркой в руках, накрахмаленным жабо, воротники рубашки выше ушей, проницательный взгляд, пергаментное лицо — вот отличительные его черты; вдобавок он немного глуховат. Я поражена была его сходством с дивными портретами старой фламандской школы. Ты можешь себе вообразить, как я его люблю. Он отличный музыкант и своей страсти предается во все свободные минуты. Он переходил
Хотя сезон вод уже почти оканчивался, я у него встретила несколько больных, принимавших участие в наших вечерах. Тут русский офицер, ненадолго приехавший из экспедиции. Две тяжелые раны заставляют его провести зиму в Пятигорске. Трепет нас охватывал, когда он нам рассказывал с постоянной улыбкой об этой кампании и об ужасных сценах, которых он был свидетелем. Русским эта кампания, однако, обошлась дорого: половина людей легла на месте и сто двадцать офицеров было убито. Один из его приятелей спас чудную девочку, по убиении ее матери в пылающем ауле. Он ее схватил на лошадь и привез в русский лагерь. Приехав в Пятигорск, он отдал ребенка на воспитание во французский пансион. Мы ходили ее навестить и обворожены были ее красотой.
Веселая компания, и в особенности Лермонтов, меня тянут в Кисловодск, в котором лучшее общество обыкновенно собирается после Пятигорска. Кисловодск отстоит от Пятигорска на 40 верст; он дальше в горах и подвержен более нападкам черкесов. Я, однако, вполне доверилась военным властям, доставившим возможность больным и туристам посещать этот очаровательный край.
За мной приехала девица Реброва и зовет нас в Кисловодск. Она очень милая девушка, немного взбалмошная, но очень красивая, с черными глазами; ее зрачки очень расширены вследствие ее болезни. Можно утонуть в них. Она мне тотчас созналась, что влюблена в Лермонтова, что Лермонтов ее любит, но не хочет сознаться. Она все очень мила со мной, несмотря на свою любовь: та же, как я ее знала в Владимировке на Куме. Я тебе уже писала в прошлом году, когда мы возвращались из киргизских степей и встретили этот обетованный угол. Я забыла у тебя просить извинения за напечатание этого письма к тебе в «Одесском журнале» 26 апреля (8 мая) 1840 г., № 34, со всевозможными пропусками и твоего имени не упоминая.
Реброва приехала за мной, и я спешу приодеться. Ее туалет был очень шик, и я не хотела сделать дурное впечатление на новых знакомых в Кисловодске. Она была одета в светло-желтое платье с небольшим декольте [73] , в коротких рукавах, в черном кружевном платке, который сходился крест-накрест на груди, и в ботинках цвета пюс. Я декольтировалась вполне и надела мои бронзовые башмаки. Она мне дала свой кружевной платок, потому что русские дамы считают неприличным декольтироваться в дороге. Ее дормез стоит у подъезда.
73
В подлиннике перевода сохраняется французский текст: chamois, demi decollete.
№ 120
Кисловодск. 26 августа 1840 года
Приехав в Кисловодск, я должна была переодеться, — так мой туалет измялся дорогой. Мы едем на бал, который дает общество в честь моего приезда. Мы очень весело провели время. Лермонтов был блистателен, Реброва очень оживлена. Петербургская франтиха старалась афишировать Лермонтова, но это ей не удавалось.
В час мы пошли домой. Лермонтов заявил Ребровой, что он ее не любит и никогда не любил. Я ее бедную уложила спать, и она вскоре заснула. Было около двух часов ночи. Я только что вошла в мою спальню. Вдруг тук-тук в окно, и я вижу моего Лермонтова, который у меня просит позволения скрыться от преследующих его убийц. Я, разумеется, открыла дверь и впустила моего героя. Он у меня всю ночь оставался до утра. Бедная Реброва лежала при смерти. Я около нее ухаживала и принимала все эти дни только одного Лермонтова.