Письма и записки Оммер де Гелль (Забытая книга)
Шрифт:
Мне не на что было возражать я взяла его руку и долго держала.
— Мы долгое время изучали крестьян и наблюдали за ними. Главным образом виновными были женщины: они подбирали рожь и пшеницу в свою грязную и вонючую обувь. Я приказал засечь их до полусмерти, заставил их ходить босыми и только зимой, когда начались морозы, позволил обертывать ноги онучами. У мужика нет легких провинностей, если даже, по его мнению, они и незначительны, то во всяком случае ведут за собой потерю времени, и если я с первого взгляда кажусь вам жестоким, то это потому, что нахожусь вынужденным прибегать для их же исправления к бесчисленным палочным ударам и кнуту. Я могу оплакивать эту дилемму, но разрешить ее иначе, как только посредством кнута, невозможно. Они должны работать на меня сколько сил хватит. Все, что они не доделают, является кражей. Прежде всего, надо их обуздать — и затем уже подавить.
За эту прекрасную речь, произнесенную с восторженностью оратора, который сознает свое призвание, я схватила его за руку и прижала к груди.
— Я так жесток
В то время, как горничная ухитрялась украшать меня для посещения моих подчиненных, мы продолжали рассуждать о политической экономии и полевых работах. Я вынула из кармана очень хорошенькую брошку с сапфиром, украшенным бриллиантами, точно таким же, как на косынке. Он узнал в ней брошку, принадлежавшую прежде генеральше, и оценил ее в 40 000 франков. Я не знала, что она такая дорогая. Он убедил меня поскорее же отделаться от нее на том основании, что небезопасно ездить по большим дорогам с такими драгоценностями. Он предложил остановиться в Таганроге, чтобы оценить эту вещь. Я согласилась и назначила ему свидание в Ростове, чтобы покончить это дело, если только мы сойдемся. Он сказал мне, что генеральша в восторге от меня. Вероятно, я оказала ей большую услугу. Она ежедневно посылает своих курьеров, старательно заботясь о том, чтобы мне было так же хорошо, как и ей, даже лучше. Ему принесли для меня покойную мебель, которая впоследствии осталась у него. Я вынула из кармана футляр с булавкою, украшенною большим рубином, который и оставила на столе. Он недавно продал ее за 15 000 франков вместе с двумя дюжинами ажурных шелковых с вышивкою чулок, дюжиною таких же фильдекосовых и двумя дюжинами туфелек. Оказывается, что их купил старый барон. Это было с его стороны мило и любезно; меня это очень тронуло. Он не признал очень хорошим ни мой жемчуг, ни превосходный фермуар в старинной оправе. Он мне передал их, когда я уже садилась в коляску. Он оценил эти вещи по-дружески в 20 т<ысяч>ф<ранков>.
Барон рассказал мне просто, без хвастовства, что он был самостоятельным и неограниченным владетелем 700 с чем-то душ, судьба которых вполне от него зависела, и стольких же женщин, которые в России не считаются, хотя они не менее других способствовали его обогащению: кроме полевых работ, они в зимнее время снабжают его пенькой, пряжей, полотном и мотаной шерстью. Благодаря своей значительной словоохотливости, он успел мне сообщить о себе много других подробностей. Одеваясь, я узнала, что торговля, которую он вел, была прибыльна; я уже вовсе не удивлялась, что он был так добросовестен относительно генеральши. Он продавал французские вина, драгоценности, шелковые и парфюмерные товары и, между прочим, башмаки для генеральши, никогда не платя таможенной пошлины. Он получал уже большую прибыль на одной только таможенной пошлине, которая оставалась у него в кармане, да и вообще имел дела почти со всеми в этой местности. Он назначал более дешевые цены, чем в Одессе, которая была порто-франко. Один счет генеральши превосходил в 3, даже в 4 раза сумму, которую ему приходилось выплачивать за хлеб, получаемый с ее земли. В нем было что-то очаровывающее и увлекающее. Это был настоящий гений и очень честный человек, я в этом убедилась. Скажи он мне, чтобы я выбросилась из окошка, я бы это исполнила, не поморщась.
Уже прошло около 40 минут, как я занималась своим туалетом. Я надевала соломенную шляпу и длинные шведские перчатки, Я положила часы перед собою на стол, чтобы не забыть время. Сопровождаемая проконсулом, я приказала горничной следовать за собою и нести мои пожитки: дождевой зонтик и верхнее платье. Погода казалась дождливою. Я наскоро пробежала рапорт. Прочтя его и ознакомившись с виновными, дала себе слово в точности придерживаться этого рапорта. С ним уже нельзя было ни играть ногою, ни устроить телеграфа. Управляющий был одарен всеми качествами министра. Я спросила своего соотечественника, может ли девушка присутствовать при наказании? После его согласия я обратилась к ней с следующими словами:
— Вы будете присутствовать при наказании виновных. Я уверена, вы заметите, насколько я сохраню спокойствие при самых жестоких наказаниях. Моя мать креолка; она также имела крепостных. Вы увидите, что я умею обходиться с ними.
Два молодых человека были пойманы на месте преступления; каждому из них присудили по 100 палочных ударов и более 25 кнутом; это был отец того самого молодого человека, который открыл виновных. Два человека были захвачены в поле во время воровства арбузов; один из них был присужден к 125 палочным ударам; другой заслуживал примерного наказания: он был поставлен сторожить поля с арбузами и, за злоупотребление доверием, занесен в список и должен был получить 150 палочных ударов и 40 — кнутом. Этот бедный старик был очень жалок. Но я поставила себе в обязанность не вмешиваться. Последний или, вернее, последняя была женщина 40 лет, вдова деревенского кучера, умершего полгода тому назад. Эта женщина была вне всякой дисциплины: предавалась пьянству и скрыла капитал, не заявив о нем; будучи по рождению своему из чужого села, она не менее других, подчинялась тем же правилам. По распоряжению она была снова отправлена в деревню. Ее присудили к 140 палочным ударам и 60 — кнутом; но в то же время по листку ей назначалось 350 палочных ударов и 120 кнутом. Последний столбец списка был просто озаглавлен словом «упрямство». Этого было достаточно для объяснения, в чем дело. Тут нечего
Чтобы войти в контору, я должна была перейти двор, обнесенный палисадником. Едва только управляющий отворил дверь, как пятеро осужденных все разом бросились к моим ногам. Я прошла сени и велела привести молодую осужденную и 2 пожилых женщин. Одна из них начала молодую сильно бить довольно толстою и сучковатою палкою. Они менялись по очереди. Это предупредительное внимание относилось ко мне. Услуга всегда делается мужчинами. Явился на сцену кнут и начал свое ужасное действие. Я подошла к наказываемой и к великому удивлению узнала, что она еще девушка. Она бросилась к моим ногам и горячо благодарила меня. Ее увели в сени. Комната мне показалась очень хорошо меблированной: два кресла красного дерева, с подушками из зеленого сафьяна, называемого Гамбс, по имени изобретателя, диван, обтянутый зеленым сафьяном, три стола, покрытые зеленым сукном, ширмы, графин с холодною водою и флакон одеколона, который заставил меня улыбнуться. Горничная, которой не нужно было соблюдать тех же осторожностей, как мне, прошла в сени. Я советовалась с моим оракулом; он сказал мне, что это необходимо.
Короткая расправа проконсула шла своим порядком. Трое были уже наказаны, в том числе и девушка, не испустив ни малейшего крика. Право, это было удивительно! Я вышла в сени, чтобы принять обычную благодарность. Они бросились к моим ногам и благодарили за наказание, заслуженное ими. Я приказала войти в комнату женщине 40 лет, которая по своим годам очень сохранилась и была красавицею: у нее были прекрасные зубы и красивый рот. Она бросилась к моим ногам и во все время, как ее жестоко наказывали, не проронила более ни слова. До наказания она была как бесноватая и страшно бранилась. Она снова бросилась к моим ногам и не имела более сил подняться. Я сделала знак моей горничной поднять ее. Я хорошо изучила выражение лица моей горничной; она была очень бледна и сильно дрожала, но превосходно сдерживалась. Две разбитые бабы подошли помочь ей унести умирающую.
Двое молодых людей, которых я только что благословила, пришли к управляющему узнать о решении вопроса о их свадьбе. Девушка была сосватана отцу молодого человека, а молодой человек — вдове. Она имела корову и двух свиней. Это была очень хорошая партия. Вдова выглядела прекрасною и сияющею, она бросилась к моим ногам, совсем ослабевшая и помертвевшая. Старик отец, 60 лет, имел зловещий вид висельника; он был старшиною в деревне и на коленях благодарил меня за союз с нею. Я оставила свою горничную присутствовать на таких же двух наказаниях, а сама в сопровождении управляющего, пошла отдохнуть на диван, который мне показался очень удобным. Я сидела на нем в продолжение трех наказаний и по очереди принимала благодарность с обычным коленопреклонением. Много было такого, к чему можно было придраться! Постановка сцены оставляла много желать. Все это было слишком грубо и устроено старшиною деревни, который был в одно и то же время и судьею, и ответчиком. Он воспользовался обстоятельствами, чтобы забрать себе эту молоденькую бабенку. У него был недурный вкус, потому что она была очень красива; он получал хорошее приданое для своего сына.
Я расточала свои милости. Двое стариков были только для числа. Чтобы не сделать неприятности своему соотечественнику, я ничего не сказала ему об этом. Мы выпили с влюбленными по стакану холодной воды и съели по большому ломтю арбуза, который в ожидании нас стоял на столе, очень красиво сервированном, о котором я совершенно позабыла, рассматривая комнату главного конторщика. Так называемый в деревне «главный конторщик» был в отсутствии.
Я прошла через контору к месту заключения. Там я увидела одного из каторжников с тяжелыми цепями на руках и ногах, с железною цепью на шее и толстым железным прутом в ногах. Мужик, покушавшийся на жизнь управляющего, оберегался строже. Суд в России очень быстрый, и, конечно, это есть верная защита для честных граждан. В своей книге я уже говорила об этом не один раз. Обвинение читалось перед судом. От господ управляющих, или вообще лиц, которым вверялось управление, требовалось удостоверение своею подписью важнейших фактов. Крестьян же допрашивали только о том, кормили ли их каждый день и не притесняли ли их. Если они говорили, что голодны, то палочными ударами убеждали их в противном. Если же они жаловались на несправедливость, то это считалось бунтом, и судья или управляющий подвергал их наказанию розгами, которое есть настоящая благодать. Чиновник судебного ведомства тотчас же являлся и брал бунтующих крестьян. Это называется в стране «повальным обыском». Двум каторжникам предстояло идти в Екатеринослав для наказания плетьми, затем — вырывание ноздрей и ссылка в Сибирь на всю жизнь. Я оставалась у них не более минуты, я просила его <управляющего> со слезами на глазах щадить себя из любви ко мне. Он казался очень тронутым. Это было для меня очень приятно.
Губернатор, узнав, что я буду у своего соотечественника, дал приказание ускорить суд. Губернатор поторопился наказать их в присутствии знаменитых путешественников. Мы слышали, что власти в России следят по стопам путешественников. Они к ним очень внимательны, но не скрывается ли под этим вниманием полицейская подозрительность, которой они проникнуты?
Выходя из тюрьмы, я взяла руку управляющего.
Мы возвращались от наказанных под руку, и все время беседовали о разных разностях; он рассказал один эпизод, который был мне немного известен еще в первой части моего рассказа.