Письма из-под виселицы

Хмель Янина

Я усадил её на кровать. Её длинные волосы неаккуратными прядями спадали с плеч.

– Вчера было интереснее, – подмигнул ей и присел рядом.

– Ну вот ещё! Они считают, что я не могу сама застелить свою кровать! – фыркнула она и с яростью помяла покрывала.

Я не останавливал её. Здесь был её мир. И её правила. Она сама наводила здесь «порядки».

– Кэтти, что ещё тебя сегодня беспокоит?

Она перестала мять постель и заинтересованно посмотрела на меня. Теперь её взгляд не был пустым.

– А я не беспокойна! – Быстро проговорила она. – Сегодня так хорошо на улице!

Она соскочила с места и подбежала к окну, распахнув его настежь.

– Последний

майский воздух, – она втянула воздух полной грудью и на выдохе скороговоркой выпалила: – А завтра будет лето. Я люблю лето. А вы?

Она присела возле меня и замерла.

– Я люблю весну, – ответил я.

– В моей комнате больше не будет весенних цветов. Они всё испортили. А я не беспокойна! – Последнее предложение она повторила громче.

– Кэтти, я верю.

Она улыбнулась и начала заплетать косу.

– Я могу тебя оставить?

– Только не присылайте ко мне её! Я ей не нравлюсь!

Я кивнул и оставил Катерину одну. Она не нуждалась в дозе успокоительного.

Я подошёл к посту и вернул не использованный шприц Инне.

– Ну ты волшебник, – подмигнула мне Инна. – Перекур?

Кивнул и вышел на веранду.

Кэтти находилась в больнице уже три года. Она попала сюда в двадцать лет, на пике своей молодости. Она была более переменчива в настроениях, когда я перевёлся сюда месяц назад. Сейчас же её болезнь протекала умеренно. Если бы она находилась в своей естественной среде, то её перепады эмоциональности случались бы ещё реже. Она более склонна к хорошим возвышенным настроениям, истерики с ней случаются не особо часто. Диагноз ей поставили в 15 лет, когда на уроке химии она по непонятной причине швырнула колбу с раствором в стену и ударила по лицу подбежавшую к ней учительницу. А дальше: нервный срыв, отца к директору, разговор со школьным психологом и выявление первых симптомов биполярного расстройства. Мать Катерины умерла от рака, когда девочке было 13. Истерики и срывы в течение года после потери списывались на раннюю утрату дорогого и очень близкого человека, никто не предполагал, что это первые симптомы психического расстройства. Отец начал пить и не уделял должного внимания и поддержки дочери, а она нуждалась в заботе, как никогда. С 15 лет Катерину поставили на учёт к психологу, а после и вовсе перевели к психиатру, когда её поведение стало неконтролируемым. Отец спился и умер, когда Кэтти исполнилось 20. Через месяц она попала в психиатрическую лечебницу, потому что смерть отца вызвала у неё другое эмоциональное потрясение, которое проявлялось не слезами и горем, а противоположными эмоциями. Первый год в лечебнице Кэтти пичкали психотропными.

Как молодому сознанию прийти в порядок, если его пошатнувшееся положение только усугубляли, а не пытались вылечить? Второй год лечения Кэтти провела в камере-одиночке, как особо буйная и нервозная пациентка. И, опять-таки, вопрос: как ей в одиночку справляться с переполнявшими её эмоциями, да ещё и запертой в четырёх стенах? Её крики о помощи ударялись о глухую стену. Она звала, но к ней никто не приходил. На третий год она замолкла. И её стали выводить за пределы одиночной камеры. Она искренне радовалась всему: солнцу, дождю, снегу, ветру, цветам и даже другим пациентам. Её перевели в палату в общем коридоре. Но даже несмотря на такое неправильное обращение, она не затаила обиду и всё равно отдавала предпочтение положительным эмоциям, чаще пребывая слишком счастливой, чем слишком несчастной. Есть ли хотя бы мизерный

шанс, что её душа вылечится от недуга, и Кэтти сможет вернуться к обычной жизни? Я считаю, что есть, если к ней обращаться как к обычному человеку, считаясь с каждой её эмоцией.

Когда я докуривал, ко мне подошла Алевтина. Она уже была переодета и собиралась домой, её смена подошла к концу.

– Это письмо действительно предназначалось не мне. – Я заговорил первый, выбросив окурок в урну. – Случайно захватил его из коробки в подвале, когда сортировал их.

– Ладно, – тихо ответила Алевтина.

– У тебя завтра ночное дежурство? – Перевёл тему разговора я.

– Да, – в таком же духе отвечала она.

– Ты хочешь ещё о чём-то поговорить?

– Нет.

Я прильнул её к себе.

– Я уважаю тебя. И себя. Ты у меня одна, – на ушко прошептал ей.

– Я знаю. Прости мне мою вспыльчивость, – вздохнула Алевтина.

– С кем поведёшься от того и наберёшься, – легко поддел её и поцеловал в макушку, отстранившись. Раскрывать наши отношения я не спешил.

– Ага, мало того, что окружают психи, так ещё умудрилась влюбиться в психиатра, – Алевтина расслабилась и сменила гнев на милость.

– До завтра. И… спасибо за халат.

– А толку, что я его стирала! – Усмехнулась она. – Оторванный кусок я не нашла в кармане, чтобы пришить.

Я погладил её по спине.

– Пойду к пациентам.

– До завтра, – она поцеловала меня в щёку и уехала домой.

Я подошёл к посту и поинтересовался у Инны:

– Всё спокойно?

– Как всегда, когда здесь ты.

– Инн, а где хранятся дела других пациентов?

– Ты хочешь узнать о ком-то конкретном или просто изучить все? – Вопросом на вопрос ответила Инна, прищурившись.

– И то, и другое, – не соврал я.

– Все дела, как старых, так и текущих, находятся в папках в хранилище возле подвала. Электронной базы, как знаешь, у нас нет. Ключ есть от хранилища?

– Есть. Не знал, что там и дела старых пациентов тоже.

– А ты ещё раз нахами Калусовскому, так он и туда тебя отправит сортировать дела по алфавиту, – рассмеялась Инна.

Я ответил ей улыбкой и направился к хранилищу:

– Если что-то выйдет из-под контроля, ты знаешь, где меня найти.

Папки с личными делами находились в таком же беспорядке, как и коробки с личными вещами. Сначала руки потянулись отсортировать их по алфавиту, и я сам рассмеялся этому порыву. Потом принялся искать дела всех Виолетт, но мои попытки закончились провалом. После стал пересматривать дела всех пациенток, чьи фамилии начинались на "К", но и это не вознаградилось успехом. Напоследок я просто перебрал все дела, но среди них не было никаких Виолетт и никаких Вайлет. И даже с именем на "В" оказалась только Виктория, которая умерла девять лет назад, а фамилия её была на "Т".

Я протяжно выдохнул. Дальнейшего продолжения поисков не было смысла – у меня не было иной информации, касающейся моей «подруги по переписке».

Расспрашивать о ней у персонала я не собирался, а посчитал правильным решением начать читать письма – может быть там найду какие-нибудь зацепки.

Я уточнил у Инны, что мои пациенты в порядке, и до ночного обхода уединился у себя в кабинете с первым письмом в руках, попивая кофе, чтобы не уснуть. Это письмо оказалось значительно длиннее последнего, и в нём я получил кое-какие ответы. Однако и вопросов прибавилось.