Письма к брату Тео
Шрифт:
Но я не желаю, чтобы Буссо имел возможность сказать про меня: «А эта картинка, ей-богу, недурна для начинающего!»
Нет, я к ним не вернусь. Предпочитаю не продать вообще ни одной картины, чем разговаривать с ними вполголоса и обиняками. А раз вести с ними дело в открытую невозможно, не стоит и возобновлять наши отношения.
Не сомневайся, чем решительней мы будем держаться с ними, тем скорей они явятся к тебе, чтобы посмотреть мои вещи…
Если только мы выдержим осаду, мой день еще придет. А пока что мне остается одно – работать.
Мне, разумеется, жаль, что мне нечего
Дело в том, что Гоген объяснил мне, как снимать с них лишний жир, время от времени промывая их.
Отсюда следует, что я должен их переработать и подправить.
Если же я пошлю их тебе сейчас, колорит будет гораздо более тусклым, чем некоторое время спустя.
То, что я тебе уже послал, сделано, по общему мнению, наспех; не могу с этим спорить, почему и внесу в картины известные поправки. Великое дело для меня находиться в обществе такого умного друга, как Гоген, и видеть, как он работает.
Вот увидишь, Гогена еще станут упрекать в том, что он перестал быть импрессионистом. Две его последние картины, как ты скоро убедишься, отличаются очень плотным мазком, кое-где он даже работает шпателем. И они похлеще его бретонских работ – не всех, конечно, но некоторых…
Твердо надеюсь, что мы с Гогеном всегда останемся друзьями и соратниками; будет просто великолепно, если ему удастся создать мастерскую в тропиках.
Но для этого, как я рассчитал, нужно больше денег, чем у него есть. Гийомен прислал Гогену письмо. Похоже, что он сидит без гроша, но сумел все-таки сделать кое-что хорошее. У него появился ребенок, но он напуган родами и уверяет, что этот кошмар до сих пор стоит у него перед глазами…
Ты ничего не потеряешь, если немного подождешь прибытия моих новых работ; что же касается теперешних – пусть наши дорогие коллеги презирают их сколько влезет.
На мое счастье, я твердо знаю, чего хочу, и упреки, будто я работаю наспех, оставляют меня совершенно равнодушным.
IB ответ на них я за эти дни сделал несколько работ еще быстрее. Гоген как-то сказал мне, что видел у Клода Моне картину, изображающую подсолнечники в большой и очень красивой японской вазе, но что мои подсолнечники нравятся ему больше.
Я не разделяю его мнения, но все же полагаю, что работать хуже не стал. Как всегда, страдаю по известной тебе причине – из-за отсутствия модели, которую удается раздобыть, лишь преодолев множество трудностей.
Будь я другим человеком, и, кроме того, побогаче, я без труда справился бы с ними; но даже теперь я не отступаю и потихоньку обдумываю, как устранить их. Если к сорока годам я сделаю фигурную композицию на том же уровне, что и цветы, о которых говорил Гоген, я смогу считать себя живописцем не хуже всякого другого. Поэтому – настойчивость и еще раз настойчивость. А покамест могу заявить, что два мои последних этюда довольно забавны. Это холсты размером в 30*. Первый – стул с совершенно желтым соломенным сиденьем на фоне стены и красных плиток пола (днем). Второй – зеленое и красное кресло Гогена при ночном освещении, пол и стены также зеленые и красные, на сиденье два романа и свеча. Написан этюд на парусине густыми мазками. Что
Вчера мы с Гогеном побывали в Монпелье, где осмотрели музей, и в первую очередь зал Брийя. В зале много портретов Брийя работы Делакруа, Рикара, Курбе, Кабанеля, Кутюра, Вердье, Тассара и других. Кроме того, там есть прекрасные полотна Делакруа, Курбе, Джотто, Пауля Поттера, Боттичелли, Теодора Руссо. Брийя был благодетелем художников – этим все сказано. На портрете работы Делакруа он изображен в виде бородатого рыжего субъекта, чертовски похожего на тебя или меня и наводящего на мысль об известных стихах Мюссе:
Куда б я шаг ни направлял, Был некто в черном с нами рядом. Страдальческим и скорбным взглядом На нас по-братски он взирал.Уверен, что на тебя этот портрет произвел бы точно такое же впечатление. Зайди, пожалуйста, в магазин, где торгуют литографиями старых и современных художников, и купи, если стоит не слишком дорого, репродукцию с «Тассо в темнице для буйнопомешанных» Делакруа, – мне думается, что этот образ как-то связан с прекрасным портретом Брийя.
В Монпелье есть еще другие вещи Делакруа – этюд «Мулатка» (его в свое время скопировал Гоген), «Одалиски» и «Даниил во рву со львами»; затем работы Курбе: 1) великолепные «Деревенские барышни» – одна женщина со спины, другая сидит на земле на фоне пейзажа; 2) превосходная «Пряха» и целая куча других. Словом, тебе следует знать, что такое собрание существует, и поговорить о нем с теми, кто его видел. Больше о музее ничего не скажу, упомяну лишь рисунки и бронзу Бари. Мы с Гогеном много спорим о Делакруа, Рембрандте и т. д.
Наши дискуссии наэлектризованы до предела, и после них мы иногда чувствуем себя такими же опустошенными, как разряженная электрическая батарея. Нам кажется, что мы испытали на себе действие волшебных чар, – недаром, видно, Фромаитен так удачно заметил: «Рембрандт, прежде всего, волшебник».
Пишу тебе это, чтобы побудить наших голландских друзей де Хаана и Исааксона, которые так любят Рембрандта и столько изучали его, и впредь заниматься им.
В таких исследованиях самое важное – никогда не отчаиваться.
Ты знаешь странный и великолепный мужской портрет работы Рембрандта, находящийся в коллекции Лаказа. Я сказан Гогену, что эта работа той же породы и из той же семьи, что Делакруа и он сам, Гоген. Не знаю почему, но я всегда называю этот портрет «Путешественником» или «Человеком издалека». Мысль эта равнозначна и параллельна тому, о чем я тебе уже писал: глядя на портрет старого Сикса, дивный портрет с перчаткой, думай о своем будущем; глядя на офорт Рембрандта, изображающий Сикса с книгой у освещенного солнцем окна, думай о своем прошлом и настоящем. Вот так-то. Когда я сегодня утром спросил Гогена о самочувствии, он ответил: «Мне кажется, я становлюсь прежним», что меня очень порадовало.