Письма Махатм

Ковалева Наталия Евгеньевна

Вы также возмущаетесь кажущейся нелепостью направления Г.С. О[лькотта] с миссией, для которой вы считаете его негодным в условиях Лондона, во всяком случае социально и интеллектуально. Ну, когда-нибудь, возможно, вы также узнаете, что вы не правы в этом, как и во многом другом. В будущем результаты дадут вам хороший урок.

А теперь подойдем к самой последней части, к доказательству, что с вами не «обошлись несправедливо», как вы жалуетесь в вашем письме, хотя вы обошлись с Г.С. О[лькоттом] и Е.П.Б. очень жестоко. Ваш величайший повод к недовольству вызван вашим недоумением. Мучительно, вы говорите, когда вас всегда держат в неизвестности. Вы чувствуете себя глубоко обиженным по поводу того, что решили назвать очевидным и растущим «недружелюбием и переменой тона» и т.д. Вы ошибаетесь от начала до конца. Не было ни «недружелюбия», ни перемены в чувствах к вам. Вы просто не понимали естественную прямоту М., каждый раз, когда он говорит или пишет о серьезных вещах.

Что касается моих кратких замечаний, высказанных мною о вас Е.П.Б., которая обратилась ко мне и была права, – вам никогда не приходила в голову мысль об истинной причине этого: у меня не было времени, я едва мог уделить мимолетную мысль вам самому и Лондонской Ложе. Как хорошо Е.П.Б. сказала: «Никто никогда не думал обвинять вас в какой-либо намеренной неправоте» по отношению к нам самим или к челам. Что

касается непреднамеренной неправоты, к счастью, вовремя предотвращенной мною, то она, несомненно, была вызвана беззаботностью. Вы никогда не думали о разнице физических возможностей бенгальца и англичанина, о выносливости одного и другого. Мохини был оставлен вами в течение многих дней в холодной комнате без камина. Он не произнес ни слова жалобы, и мне пришлось охранять его от серьезного заболевания, отдавать ему мое время и внимание – ему, в ком я так нуждался для создания известных результатов и кто пожертвовал всем для меня... Отсюда и тон М., на который вы жалуетесь. Теперь вам объяснено, что с вами «не обходились несправедливо», но что вам просто надо было принять замечание, которое для вас было неизбежно, так как иначе подобная ошибка могла бы повториться опять.

Затем, вы отрицаете, что у вас когда-либо была злоба против Кингсфорд. Очень хорошо, назовите это по-другому, если вам нравится; все же это было чувство, которое послужило помехой строгой справедливости и заставило Олькотта совершить гораздо худшую ошибку, чем он уже сделал, но которой было позволено развиваться в своем направлении, ибо это соответствовало целям и не приносило большого вреда, за исключением только самого Олькотта – которого за это так беспощадно отчитывали. Вы обвиняете его в нанесении вреда вашему Обществу и притом «непоправимого»? Где этот нанесенный вред?.. Вы опять ошибаетесь. Только ваша нервность заставила вас написать Е.П.Б. слова, которые я хотел бы, чтобы вы никогда не произносили – ради вас самого. Должен ли я привести вам доказательства, во всяком случае по одному делу, до чего несправедливы вы были, подозревая любого из них (Е.П.Б. и Олькоттта. – Ред.), что они или жаловались нам на вас, или наговорили о вас то, чего не было? Я верю, что вы никогда не повторите того, что я вам сейчас скажу о том, кто был (или мог быть, но не был, ибо пришел слишком поздно) моим невольным «доносчиком» о ситуации с Мохини. Вы вольны это проверить в любой день, но я бы не хотел, чтобы эта прекрасная женщина почувствовала себя расстроенной и несчастной из-за меня. Это была мадам Гебхард, которую я обещал посетить ее оккультно. Я увидел ее в одно утро, когда она сходила по лестнице, пока я был занят с Мохини, делая его непроницаемым [для холода]. Она видела, как он дрожал от холода, поскольку он тоже спускался с верхнего этажа. Она знала, что он все еще живет в своей маленькой комнате без камина после того, как Олькотт уехал, хотя его легко можно было поместить в другой комнате. Она остановилась, чтобы подождать его, а я заглянул в ее сознание и услышал, как она мысленно произнесла: «Ну и ну... Если бы только его Учитель это знал!..» – и затем, дождавшись Мохини, спросила, нет ли у него еще какой-нибудь теплой одежды, и добавила еще несколько ласковых слов. «Его Учитель – знал» и уже поправил зло и, зная, что это непреднамеренное зло, никакого «недружелюбия» не питал, ибо слишком хорошо знал европейцев, чтобы не ожидать от них больше, чем они могут дать. Это не единственный безмолвный упрек, адресованный вам в сердце мадам Гебхард, как и в умах нескольких других ваших друзей; и это правильно, что вам нужно это знать, помня, что они, подобно вам самому, судят почти обо всем по внешним признакам.

Я больше ничего не скажу. Но если вы захотите еще раз вспомнить о карме, то задумайтесь над этим и помните, что она действует самым неожиданным образом. А теперь задайте самому себе вопрос, насколько оправданны ваши подозрения в отношении Олькотта, который ничего не знал об этих обстоятельствах, и в отношении Е.П.Б., которая была в Париже и знала еще меньше. Тем не менее подозрение выродилось в убеждение (!) и облеклось в форму письменных упреков и очень некрасивых выражений, которые от начала до конца были незаслуженны. Несмотря на все это, вы горько жаловались вчера мисс А[рундейл] на ответ вам Е.П.Б., который, принимая во внимание ее собственные обстоятельства и темперамент, был удивительно незлоблив, если его сопоставить с вашим письмом к ней. Также я не могу одобрить вашего отношения к Олькотту – если вы нуждаетесь в моем мнении и совете. Если бы вы были на его месте и были виновны, вряд ли вы разрешили бы ему обвинять вас в таких выражениях, как фальсификация, клевета, ложь и самая идиотская некомпетентность в работе. А Олькотт совершенно не виноват в таких грехах! Что касается его работы, то разрешите нам это лучше знать. Что нам нужно – так это хорошие результаты, и вы обнаружите, что они у нас имеются.

Истинно, «подозрение опрокидывает то, что доверие строит!» И если, с одной стороны, у вас имеются причины цитировать нам Бэкона и сказать, что «нет ничего, что заставило бы человека больше подозревать, чем малое знание», то, с другой стороны, вам следовало бы помнить, что наше знание и наука не могут постигаться чисто бэконовскими методами. Будь что будет, нам не разрешается предлагать нашу науку в качестве средства от подозрительности или для ее лечения. Надо самим это заработать, и тот, кто не найдет нашей истины в своей душе, внутри самого себя, тот имеет мало шансов на успех в оккультизме. Несомненно, не подозрение исправит ситуацию, ибо оно есть

...тяжелый доспех, который

своим весом больше мешает, чем защищает.

На этом последнем замечании, я полагаю, мы оставим эту тему навсегда. Вы навлекли страдания на самого себя, на вашу жену и многих других, что было совершенно бесполезно, и вы могли бы избежать этого, если бы только воздержались сами от создания большинства их причин. Все, что мисс Арундейл вам сказала, было правильно и хорошо сказано. Вы сами разрушаете то, что с таким трудом воздвигали. Но эта странная идея, что мы сами не в состоянии видеть [ситуацию] и что нашим единственным источником данных является лишь то, что мы читаем в умах наших чел, и, следовательно, мы не являемся теми могущественными существами, какими вы нас себе представляли, – эта мысль, похоже, с каждым днем все больше вас преследует. Хьюм начинал таким же образом. Я бы с радостью помог вам и защитил вас от его судьбы, но, если вы сами не стряхнете с себя этого страшного влияния, под которым находитесь, я очень мало что могу сделать.

Вы меня спрашиваете, можно ли вам рассказать мисс Арундейл то, что я вам сообщил через миссис X [410] . Вы совершенно вольны объяснить ей положение дел и тем оправдаться в ее глазах в кажущейся неверности и бунте против нас, как она думает. Вы это можете сделать, тем более что я никогда

вас ничему не обязывал через миссис X. Я никогда не сообщался с вами или с кем-либо другим через нее, также и наши с М. чела, насколько я знаю, кроме как в Америке, одного раза в Париже, а другого раза – в доме миссис А. Она превосходная, но совершенно неразвитая ясновидящая. Если бы ей не помешали неразумно и если бы вы последовали советам Старой Леди и Мохини, то, действительно, к этому времени я мог бы говорить с вами через нее, – таково и было наше намерение. И это опять ваша вина, мой дорогой друг. Вы гордо претендовали на привилегию применять ваше собственное бесконтрольное суждение в оккультных вопросах, о которых вы ничего не могли знать, – и оккультные законы, которым вы вздумали бросить вызов и играть с ними безнаказанно, обратились против вас и нанесли вам большой вред. Все обстоит так, как и должно быть. Если бы вы постарались внушить себе глубокую истину, что интеллект сам по себе не всемогущ, что для того, чтобы «передвигать горы», ему сначала нужно воспринять жизнь и свет от своего высшего принципа – Духа и затем фиксировать ваш взор на всем оккультном, духовно стараясь развить эту способность по правилам, тогда вы вскоре стали бы правильно разгадывать эту мистерию. Вы не должны говорить миссис Х., что она никогда не видит правильно, ибо это не так. Много раз она видела правильно; будучи предоставленной самой себе, она никогда не исказила ни единого сообщения.

410

Миссис Холлоуэй – американская вдова и ясновидящая, которая приехала в Англию и одно время работала с Синнеттом и Мохини. Позднее она стала ученицей Махатмы К.Х. См. Письмо № 131 (ML-66).

А теперь я закончил. Перед вами лежат две дороги: одна – очень трудная тропа к знанию и истине, другая... но я в самом деле не должен оказывать влияния на ваш ум. Если вы не приготовились совсем порвать с нами, я просил бы вас не только присутствовать на собрании, но и выступить, иначе это произведет очень неблагоприятное впечатление. Я прошу это сделать ради меня, а также ради вас самого.

Только – что бы вы ни делали, примите мой совет – не останавливайтесь на полпути: это может оказаться для вас бедственным.

До сих пор моя дружба к вам остается такой же, как и всегда, ибо мы никогда не бываем неблагодарны за оказанные услуги.

К.Х.

Письмо № 126 (ML-133)

[Е.П.Б. – Синнетту]

Написано в июле 1884 г.

[Критика позиции Синнетта; достоинства и недостатки Олькотта]

Мой дорогой мистер Синнетт.

Очень странно, что вы так охотно оказались готовым обманывать самого себя. Прошлой ночью я видела того, кого должна была видеть, и, получив нужные мне объяснения, утвердилась во мнении, что уже не колеблюсь и решительно выступаю против принятия. И слова в первой строчке являются теми, которые я обязана повторять вам как предостережение, а также потому, что считаю вас своим лучшим личным другом. Сейчас вы уже обманули ипродолжаете обманывать или, выражаясь просторечиво, надувать себя относительно письма, полученного мною вчера от Махатмы. Письмо от него, независимо от того, написано оно через челу или нет, и каким бы озадачивающим, противоречивым и «абсурдным» оно ни казалось вам, является полным выражением взглядов Махатмы, и он подтверждает то, что в нем сказано. Для меня чрезвычайно странно, что вы из сказанного им принимаете только то, что совпадает с вашими собственными понятиями, и отвергаете все, что противоречит вашим понятиям о годности или негодности чего-либо. Олькотт вел себя как осел, совершенно лишенный тактичности; он в этом признается и готов признаться и сказать mea culpa [411] перед всеми теософами, и это более того, что любой англичанин охотно сделает. Вот почему, вероятно, несмотря на недостаток в нем такта и на частые чудачества, которые справедливо шокируют вашу чувствительность, как и мою тоже, он, несмотря на то что идет против всех условностей, все же нравится Учителям, которые невысоко ставят цветы европейской цивилизации. Если бы прошлой ночью я знала то, что с тех пор узнала, то есть что вы воображаете или, скорее, принуждаете себя воображать, будто это письмо Махатмы не является всецело истинным и было написано челой в угоду мне или что-то в этом роде, я бы не бросилась к вам, как к единственному средству спасения. Обстановка становится темной и туманной. Вчера вечером мне удалось избавить Общество психических исследований от его кошмара – Олькотта, и я могу сделать так, что Англия избавится от своего пугала – теософии. Если вы, наиболее преданный, лучший из всех теософов, уже готовы пасть жертвою собственных предрассудков и уверовать в новых богов, свергнув с трона старых, тогда – несмотря ни на что – теософия слишком рано пришла в эту страну, и пусть ваша Лондонская Ложа Теософского общества продолжает впредь, как начала; я не могу этому помочь, а что я подразумеваю – скажу, когда увижу вас. Но я не хочу иметь ничего общего с новым переустройством и отхожу от него всецело, если мы не согласимся больше не расходиться [во мнениях].

411

Моя вина (лат.). – Прим. ред.

Ваша Е.П.Б.

Письмо № 127 (ML-62)

[К.Х. – Синнетту]

Это запрет Махатмы К.Х. на публикацию писем, полученных от него и Махатмы М.

Получено в Лондоне летом 1884 г.

[Отказ К.Х. от предложения Синнетта опубликовать присланные ему письма Махатм]

Добрый друг!

Когда мы начали обмениваться первыми письмами, никто не думал, что может последовать опубликование получаемых вами посланий. Вы продолжаете спрашивать наудачу, а ответы, данные в различное время на не связанные между собою вопросы и, так сказать, данные наполовину под протестом, неизбежно были несовершенны, причем нередко – с разных точек зрения. Когда часть писем было разрешено напечатать для «Оккультного мира», мы надеялись, что среди наших читателей найдутся некоторые, способные, подобно вам, соединить различные части и построить из них каркас или отображение нашей системы, пусть и не в точности такой, как оригинал, ибо это невозможно, но хотя бы приблизительный, насколько это доступно для непосвященного. Однако результаты оказались почти бедственными! Мы старались, пытались, но нас постигла горькая неудача! Теперь мы видим, что никто, кроме тех, кто прошел третье посвящение, не может писать по этому предмету всесторонне. Какой-нибудь Герберт Спенсер в ваших обстоятельствах все бы спутал. Мохини излагает не совсем верно и в некоторых подробностях положительно не прав, и также не правы вы, мой старый друг, хотя посторонним читателям это все равно, и никто до сих пор не заметил существенных ошибок в «Эзотерическом буддизме» и «Человеке», да и непохоже, что заметит. Мы не можем давать дальнейшей информации по предмету, уже изложенному вами, и нам приходится согласиться с тем, чтобы уже сообщенные факты были вплетены в последовательную и систематическую философию силами учеников в штаб-квартире [Теософского общества]. «Тайная Доктрина» объяснит многое и наставит на истинный путь не одного смущенного исследователя.