Письма на волю
Шрифт:
— И картинки есть?
— Да ну? Покажи, покажи!
— Кле-щи!
— Эй, хлопцы, клещи схватили буржуйчика и давят!
— Ха-ха-ха! Ловко, ну и «Смена»! Молодцы ребята!
И опять впились глазами, навострили уши. Дошли уже до подвала (тогда, конечно, я не знала, что нижняя статья так называется). Читаем про каких-то американских и русских мальчиков, о письмах, о Советской России. Не помню уже сейчас, о чем там речь шла, но только всем нам ужасно понравилось. Восторгались единодушно, читали, перечитывали, повторяли отдельные
— Ей-богу, хорошо!
— Ну и газета! Это тебе не «Звезда молодежи!».
— Куда там, сравнил!
— «Звезда» какая-то серая, дохлая, скучная. А эта — все отдай, и мало!
— Ура-ра!
И высоко вверх подбрасывали измятый, читаный и перечитанный лист сероватой бумаги. Долго сидели на траве под цветущими деревьями, еще и еще рассматривали и читали газету — говорили о ней, хвалили.
И сразу она как-то стала такой близкой, такой родной, несмотря на то, что Минска, откуда она была прислана, мы и в глаза не видели. Никогда не видали и не знали и писавших в «Смене» С. Климова, М. Шейрмана и других, несмотря на то, что о нас, читавших, там не было ни одной строчки. Бережно, аккуратно складывали газету, прятали, спорили, кому держать ее, потом разворачивали, опять читали и с нетерпением ожидали второго номера.
В. Хоружая
Газета «Красная смена», 5 мая 1923 г.
ПОСЛЕДНЯЯ БОЕВАЯ СТРАНИЦА
Октябрьский праздник. Третья годовщина. Торжественные собрания, митинги, масса народу. А над городом, словно беспокойные птицы, носятся вести. Одна нагоняет другую:
— Заняли Давид-Городок. Захватили Туров. Уже в Лельчицах…
«Они» не наступали. Это нельзя назвать наступлением. Они как бы перепрыгивали через десятки верст.
Всю ночь не смыкаем глаз. Клуб — это штаб. Кто только умеет держать винтовку — в отряде. Несли караул, упаковывали дела исполкома и его отделов, дежурили у телефона.
Эвакуируется лишь часть комсомольской организации, только те, кто ничем при защите города помочь не может.
Еще два-три напряженных, тревожных часа — и вдруг:
— Балаховцы в трех верстах от города!
Улицы — клокочущий, стремительно несущийся поток людей. Не под мостом через Припять, а на мосту шумят и вздымаются волны гонимой диким ужасом массы. Напрасно пытаются комсомольцы остановить толпу обывателей, пропустить через мост сначала подводы с патронами и снарядами. Где там! Нет силы, которая могла бы остановить человеческую массу.
А стрельба все ближе, ближе. Ужас растет, ширится. На станции, один за другим, подают поезда. Их мало, на всех не хватает…
Поехали. В вагонах тесно, но все счастливы, что и так уселись. Тревога не улеглась: «Что там, в городе, делается? Многие ли отстали по дороге? Все ли уселись в вагоны?»
Вот кучка комсомольцев, девушки, малыши. Остальные — с отрядом в городе. Тревожный разговор:
— Кургман убит… Да, да, один обыватель сам видел…
— А
Тоскливо, больно до слез. Обидно, почему мы не там, в городе. Сиди тут с обывателями — трусливыми зайцами…
Камнем падает на сердце тяжелая весть: «Город занят». По-балаховски… Не сражались, обошли с тыла. И теперь уже творят суд и расправу над мирными жителями. В поезде плач, причитания, потоки слез…
Комсомольская группа по дороге увеличилась. После занятия города балаховцами отряд распустили, и с последним поездом комсомольцы, состоявшие в нем, успели уехать. Все целы, никто не убит. Дешево отделались.
Вздохнули свободнее. Но не все. Баскин сидит как к смерти приговоренный. Его распекает Котлярский — старый фронтовик:
— Ты знаешь, что такое винтовка? Знаешь, что бы тебе на фронте сделали, если бы ты там бросил ее? О-го-го!
— Исключить тебя из комсомола за это надо, — поддерживает Котлярского другой.
— Но ведь его окружили! Товарищи! Баскин не трус. Просто у него другого выхода не было. А жизнь коммуниста дороже винтовки, — старается защитить товарища Романовская.
Весь вскипел фронтовик.
— Никаких «двадцать»! — орет. — Голову положи, а винтовку бросать не смей! Не имеешь права. Расстрелять тебя нужно!
…Гомель. Общежитие губкома партии. Ночь кое-как переночевали, а наутро заволновались:
— Долго ли мы будем тут дурака валять? И это когда в нашем городе кровь льется…
— Ни в коем случае! Эй, ребята, собирайся! На фронт поедем! — будоражит всех Котлярский.
— Ура-а! Едем! Правильно!
Защелкали затворы винтовок. Надеваются шинели, подсумки. Неожиданно появляется секретарь организации.
— Товарищи, не дурите! Никуда вы не поедете. Без разрешения уездного комитета партии никто не имеет права уехать.
Где там! Разгорячились ребята:
— Поедем, да и все тут! Кто ехать не хочет, ну и не надо. А раздумывать теперь не время.
Целый день бегали по городу, побывали и в губкоме комсомола и в губкоме партии, собирались, обсуждали и решили наутро все-таки ехать. Ехать хотят все. Никто не желает остаться. Малыши, так и те чуть не в слезы, что их оставляют. Решили взять и четырех девушек. Они у нас молодцы! И для них работа найдется.
— Ну, едем…
На позиции комсомольцы отличились. Группой из десяти человек обезоружили сорок балаховцев.
Похвалили их перед строем. Начальник отряда, товарищ Котуро, рад.
— Наши комсомольцы — боевые ребята, молодцы! Босые, оборванные, а все же в тылу не остались, приехали на фронт.
Но радость комсомольцев была непродолжительная, их опять решили отправить в Гомель.
— Ведь вы раздеты, разуты. А холода теперь стоят вон какие. Простудитесь, ни за что пропадете. Поезжайте, ребята, в Гомель. Все равно винтовок на всех не хватает…
Сколько ни просили ребята оставить их на фронте — ничего не помогло. Пришлось уехать.