ПИСЬМА НИКОДИМА. Евангелие глазами фарисея

Добрачинский Ян

Каиафа выступил на собрании в полном облачении первосвященника, которое Пилат приказал ему выдать на время Праздников из сокровищницы, хранящейся в крепости Антония. Мы приветствовали его вставанием и поклоном, а он благословил нас. Я не люблю Каиафу. Он алчен, зол и прожорлив и ради денег не погнушается никакими средствами. Все торговцы в пределах Храма платят ему проценты со своего оборота. Каиафа и его сыновья дотошно проверяют, не обсчитывают ли их те, с кем они имеют дело. У Каиафы и Иуды много общего, разница только в том, что Иуда по бедности жаден даже до мелких денег, а заведись у него более крупные суммы, то он бы не знал, что с ними делать; в то время как алчность Каиафы так велика, что он не гнушается даже ассариями,

выцарапанными у распоследних бедняков, тех, кто обменивают по лавкам привезенные издалека языческие монеты на местные сребреники. Только в наше печальное время, когда разные прохвосты и маловеры исполняют священные обязанности при Храме, мог такой вот Каиафа добиться высочайшего положения в народе. Его никто не любит, и даже среди своих у него имеются враги (впрочем, саддукеи грызутся между собой, как собаки, и только против нас, фарисеев, выступают дружно). Но при этом Каиафу боятся все, потому что в гневе он делается неразборчив в средствах. У него белое одутловатое лицо, толстые обвислые щеки, которые раздуваются и ходят ходуном, когда Каиафа пребывает в бешенстве, черная борода и черные волосы, уложенные длинными локонами на греческий манер. Как и все они, он предпочел бы выглядеть греком, разве что ему не хочется заниматься гимнастикой, как это делают греки, и он носит перед собой отнюдь не греческий, огромный торчащий живот. Вид Каиафы мне омерзителен. Но я вынужден признать, что когда он стоит перед нами в священном облачении и священном эфоде, а на лбу у него красуется золотая табличка с надписью «Святый Боже», то он производит впечатление совсем другого человека. В такие моменты не замечаешь его алчных глаз, плотоядных губ, прыгающих щек и выпирающего живота. Высокое звание как бы временно заслоняет всю гнусность сына Ветуса.

Мы с Иосифом пришли на собрание последними. Поскольку я живу рядом с Кайафой, то я обычно прихожу на заседания Синедриона одним из первых. Однако на этот раз когда я входил в зал, большинство членов Совета было уже на месте, что зародило во мне подозрение, что меня намеренно пригласили позже, чтобы в мое отсутствие успеть посовещаться о вещах, которые мне слышать нежелательно. Я поделился этим соображением с Иосифом, и он подтвердил, что и у него создалось такое же впечатление. Однако Иосиф отнесся к этому насмешливо: «Они боятся нас, — смеялся он. — Какие же они глупцы!» Иосифа испугать не так–то просто: он не боится никого и ничего, а к большинству членов Синедриона относится с презрением, полагая, что они способны только на склоки, интриги и взаимное подсиживание. Что касается меня, то стоило мне утвердиться в мысли, что от меня что–то скрывают, как я уже не мог успокоиться. Я не выношу враждебности, а уж скрытая враждебность, от кого бы она ни исходила, вызывает у меня страх. Поэтому я даже вздрогнул, когда в конце заседания Ионафан неожиданно обратился ко мне:

— Несколько дней назад в Вифании произошел удивительный случай. Мы надеемся, что равви Никодим, который, как нам сказали, был очевидцем этого происшествия, не откажется нам рассказать, что же там на самом деле произошло.

Голос Ионафана звучал вполне вежливо, и я поборол свое беспокойство, сказав себе: «Что, в конце концов, они мне могут сделать? И почему, собственно, я не имел права быть в Вифании во время совершения чуда?» Я встал и подробно рассказал о происшедшем. Зал слушал меня в полном молчании, не перебивая ни вопросами, ни окриками. Но по лицам слушавших я догадался, что рассказ мой им вовсе не безразличен. Теперь уже я был уверен в том, что то, о чем здесь говорилось перед моим приходом, касалось Учителя.

— Так ты утверждаешь, досточтимый, что Он воскресил Лазаря? — спросил Ионафан, когда я закончил; на его лице была издевательская усмешка.

— Да, — подтвердил я.

— Что ж, действительно произошло событие из ряда вон выходящее. — У меня было такое впечатление, что вся эта история скорее забавляет Ионафана, нежели беспокоит,

но по каким–то причинами он чувствует себя обязанным меня расспрашивать. — Гм… Может быть, Лазарь просто спрятался в склепе, чтобы таким образом помочь своему Другу совершить чудо?

— Нет, — решительно запротестовал я, — это невозможно. Лазарь перед этим сильно болел. Кроме того, когда мы подошли к склепу, то он был уже завален камнем, а когда камень отвалили, оттуда понесло запахом разлагающегося трупа. Лазарь появился закутанным в пелены и саван.

— Все это было нетрудно инсценировать, — засмеялся Ионафан. — Он мог и выздороветь. Что касается входа, то его легко можно было завалить, особенно если оставался доступ с другой стороны. Разве нет? Кроме того, разве невозможно обернуть в пелены живого человека? А у выхода всего навсего достаточно положить издохшего барана…

— Разве все эти мошенничества подтвердились? — неожиданно спросил Иосиф.

Ионафан и Иосиф испытывают друг к другу неприязнь, которая особенно усилилась после того, как Ионафан по приказу Кайафы порвал всякие отношения с Пилатом, а Иосиф не согласился сделать этого. Я догадался, что мой друг Иосиф, которого вся эта история совершенно не интересовала, хотел тем самым просто досадить Ионафану. Тот отвечал с ядовитой вежливостью:

— Нет, ничего такого не подтвердилось. Никто и не искал подтверждений. Кроме того, как мы слышали, все были столь захвачены этим… чудом, что никому, наверное, даже в голову не пришло, что вся эта история могла быть обыкновенным надувательством. Разумеется, я имею в виду амхаарцев. Досточтимый равви Никодим, несомненно, сохранил трезвый рассудок и не поддался наивной вере в пробуждение мертвого…

— Я — фарисей, Ионафан, — прервал я его. — Я верю в воскресение мертвых…

Вокруг меня послышалось глухое ворчанье. Зал, до сих пор слушавший молча, пробудился. Со скамей наших хаверов послышались голоса:

— Что ты говоришь, Никодим? Мы тоже верим в воскресение мертвых. Мы тоже фарисеи. Но люди воскреснут в последний день. И воскресит их Всевышний, а не какой–то там грешник. О чем ты говоришь? Он не может воскрешать!

— Тем не менее Он это сделал, — повернулся я к скамье фарисеев. — И раньше ходили слухи, что Он умеет воскрешать. Но теперь я видел это собственными глазами.

После моих слов воцарилась тишина, прерываемая только шепотом. Ионафан развел руками и снова насмешливо улыбнулся:

— Ну, раз равви Никодим сам видел…

— Это неправда! — неожиданно вскричал равви Ионатан, — Никодим этого не видел! Это значит, то есть я понимаю, что он не лжет, — поправился Ионатан, — просто он поддался обману.

— Стало быть, все, кто видит Лазаря в Храме и на базаре, поддаются иллюзии? — вмешался Иосиф. — Я сам его видел не далее, как вчера.

Снова зависла зловещая, заряженная гневом тишина.

— Да, это правда, — неохотно признал, наконец, Ионатан с видом человека, вынужденного уступить. — Лазарь ходит и всем болтает об этом своем воскресении. Может быть, это действительно было мошенничество, как сказал равви Ионафан. Но мошенничество или нет, все это должно, наконец, кончиться! Хватит уже подстрекательств со стороны Этого Галилеянина. После подобного чуда за Ним повалят толпы. Я знаю, какие разговоры ходят в последнее время в городе. Вы что, хотите завтра воевать с римлянами?

— Конечно, нет! — отозвался Каиафа. — Досточтимый равви Ионатан говорит вполне рассудительно, и мы рады, что он это говорит. Никто из нас не хочет войны. Такая война бы нас погубила.

— Надо покончить с Этим нечистым! — возопил равви Елеазар.

— Правильно! Покончим с Ним! Досточтимые, — Каиафа повернулся в нашу сторону, — Как я слышал, вы не раз ловили Его на ошибках в Его поучениях. Что же может быть проще? Пусть только кто–нибудь, подосланный вами, первым бросит камень. И пусть хорошенько бросит. Достаточно, чтобы только показалась кровь, тогда бросят и остальные…