Письма полковнику
Шрифт:
Теперь она сама вылупилась на него, точь–в–точь как четверть часа назад, пораженная его новым имиджем. Протянула руку:
— То есть? А ну дай сюда!
Ну разумеется, он ее разыгрывал. Женщину, изображенную на жутких снимках, Маша, кажется, видела впервые и уж точно никогда не снимала. Для очистки совести она все–таки вгляделась повнимательнее — и щемящее чувство дисгармонии снова дало себя знать. Такую красивую, яркую, волевую женщину — так фотографировать!.. Несправедливо. Даже, можно сказать, преступно.
— Эва Роверта, — сказал Толик. — Она же Анчарова Ева Николаевна.
Маша вскинула голову — навстречу плотоядным искоркам в его когда–то прозрачных и наивных глазах. Ай да Толик! Впрочем, она всегда знала, что от него можно ожидать чего угодно.
Еще раз рассмотрела как следует снимки. Припомнила свои, несравнимые по качеству, но… Та училка?!
— Ни за что бы не узнала… Толик, солнце!..
— Что?
— Выброси свою мыльницу. Я тебя прошу. Так нельзя.
— Если будешь со мной работать. Хотя бы в свободное время. Будешь, Машка?
Она сделала паузу, собираясь с мыслями: как бы объяснить ему, что в бесформенном телевизионном маразме свободного времени как такового у нее нет и не предвидится, а значит, она при всем желании никак не… И пропустила тот момент, когда Толикова рука нырнула в сумку, висящую на плече, вынырнула с чем–то черным в кулаке, размахнулась…
— Ой!
Прямоугольная граната пролетела над бассейном, беззвучным всплеском взорвала девственную голубизну, медленно закружилась в прозрачной воде и улеглась на дно, дробясь и теряя форму в сверкающих бликах.
— Ну ты даешь, — пробормотала Маша.
И тут же, словно по сигналу к атаке, в тишину внутреннею дворика лавиной ринулись звуки: захлопали двери, и громыхала техника, защебетали девчачьи голоса, заматерился телевизионный персонал…
— Шухер, — негромко бросил за спиной Толик. — Твои малолетки идут. Так мы договорились? В восемь у диско–холла.
Она обернулась к нему: ну не понимает человек, ну надо же как–то ему растолковать…
Увидела купоросные блики бассейна.
Толика не было.
* * *
Дылда зашла в море по пояс, раскинув руки в стороны, постояла немного, потом двинулась дальше, поднимая их еще выше над головой, пока вода не дошла ей до подмышек. Опять остановилась. Выглядело так, будто она рассчитывает искупаться, не замочив рук. Стар этого не понимал.
А фигура у нее в купальнике была ничего. Особенно со спины.
Тоже мне. Он резко отвел глаза и раскрыл путеводитель. Карта побережья располагалась на развороте, и добрый кусок берега прятался в щель между клееными страницами. Городок, где сейчас находились они с Дылдой, Стар отыскал без труда — но тот, другой… На обеих глянцевых половинках, исследованных вдоль и поперек квадратно–гнездовым способом, не было ничего похожего на то название, вытисненное бронзой на плотной бумаге… Короче. Резким движением он разодрал путеводитель надвое. Дылда простит.
Поднял глаза, прищурился: Дылдина голова и вскинутые руки по–прежнему торчали над сверкающим
Словно почувствовав его взгляд, Дылда вдруг подпрыгнула, показав спину почти до талии, по–дельфиньи изогнулась и ушла под воду. Ничего себе! Стар покачал головой и проследил, когда она снова покажется над водой. Ага, вынырнула. Он вернулся к путеводителю.
Тот разорвался неудачно: на краях обеих половин архипелагами рассыпались шершавые белые пятна, точь–в–точь как на старинных картах. Стар, словно штурман, вел пальцем по извилистой линии побережья. Ему встретились на пути два населенных пункта, оборванные названия которых начинались, как и следовало, на «Лас-», и еще три с окончанием на «-ньес». Прямо ребус какой–то. Письмо, найденное в бутылке. А всё потому, что у тех, кто владеет туристической структурой Среза, нет ни капли фантазии. Это же не настоящие города, а комплексы отелей, казино, ресторанов, санаториев, кемпингов и всего такого прочего, построенные десяток–другой лет назад. Почему им нельзя было придумать разные, непохожие названия?
— Что ты делаешь? — На останки путеводителя упала тень и капли воды. — Сережа?
— Ты уже? — Стар вспрыгнул на ноги, и Дылдина фигура перестала казаться угрожающе нависшей башней. — Тогда я пошел.
— Зачем ты порвал путеводитель?
— А тебя жаба давит? — Он не хотел огрызаться, просто так получилось. — Схожу окунусь. Жарко.
— Я же тебя звала пойти вместе. А ты сказал, что не хочешь.
— Тогда не хотел, а сейчас припекло. В смысле, солнце. Ну, пока.
— Сережа!..
Стоило им оказаться в Срезе, как Дылда тут же перестала называть его по–нормальному, Старом, и теперь в ее обращении слышалось что–то учительски–материнское. Намекала она, по–видимому, на то, чтобы и он звал ее не Дылдой, а по имени. Это напрягало.
Не доходя нескольких метров от берега, он разбежался и торпедой влетел в воду. Нырнул неправильно и, наверное, не слишком красиво, с брызгами и пятками над водой, но зато с полным кайфом от упругой толщи рассеченной воды, щекотных пузырьков воздуха и неописуемого ощущения моря внутри, где–то за переносицей. Открыл глаза, но всё равно ничего не увидел, кроме коричнево–зеленоватой мути; ладно. Проплыл под водой так далеко, как только мог, — не для того, конечно, чтобы Дылда полюбовалась, а просто, — и, вынырнув, поплыл, не оглядываясь, вперед, к горизонту.
Когда вот так плывешь, ничего не видя, кроме гребешков встречных волн, всё на свете и вправду перестает существовать. Во всяком случае, иметь значение. То есть, напрягать.
А напрягало многое. Особенно то, что один день уже пропал, и другой, сегодняшний, норовил уплыть следом. И городок, так и не найденный на карте. И полное отсутствие убедительных причин, чтобы объяснить Дылде, почему ему, Стару, так необходимо туда поехать.
Вернее, полететь. Стар поднял голову над водой: на горизонте, мерно взмахивая белоснежными крыльями, расходились в разные стороны два рейсовых катера. Идея! Название городка по–любому есть в расписании рейсов. Надо подойти в кассу и убить двух зайцев, сразу выяснив, и куда лететь, и на чем.