Письма прошедшего времени
Шрифт:
Жизнь взрослых на селе казалась чем-то сказочным, нужным, высоким и значимым. Дети тоже ни минуты не сидели без дела и не знали, что бывает такое состояние, как скука. Куда только ребятня не совали свой нос! Со свинарника таскали соевый жмых, комбикорм, предназначенный для корма свиней, и ели его так, как будто это был самый элитный шоколад. На ферме доярки угощали ватагу ребятишек сливками. Мы подставляли свой ненасытный рот под сепаратор и ловили тонкие струйки этой густой вкусной жидкости. Конюхи катали нас на лошадях, а мы любили подкладывать в кормушки коням свежее пахнущее летним лугом сено. Поглядывали в щель амбара за жеребцом, которого приводили из района для осеменения лошадей.
Будучи взрослой, я часто вспоминала эти дни, проведённые с двоюродными братьями и сёстрами. Но жизнь распорядилась так, что во взрослой жизни мы не общались и почти никогда не встречались. И не переписывались. Жизнь раскидала по миру это многочисленное собрание родственников так, что все стали чужими друг другу. И стремления встретиться, собраться ни у кого не возникало. Кроме одного двоюродного брата, Бориса Вершинина, который мне стал ближе родного, хотя мы и не видимся годами. Да и мало уже кто остался на этом свете. Все живы только в том, далёком времени, о котором часто думаю и скучаю.
Письмо 25. Про хлеб
Помню, как однажды я проснулась от сочного потрескивания дров в печке. Отодвинула уголок ситцевой занавески, прикрывающей широкую лежанку на тёплой печи, стала наблюдать за бабушкой Елизаветой. Вот она поправляет белый платок на голове, надевает поверх цветного фартука беленький и начинает замешивать тесто для хлеба. Но прежде чем замесить его, тщательно просеивает муку через сито.
– Нехай надышится, наберется свежего воздуха, нагуляется на свободе, – ласково приговаривая, постукивает ладошкой по бортику сита из берёзовой коры. Наливает густую закваску из глиняного горшка, подливает тёплой воды и заводит опару.
– Як опара подыметься, запузыриться, тут уж треба постараться, – всегда говорит бабуля. – Тесто треба вымешивать до тех пор, поки хребет нэ заломить и три пота с тэбэ нэ сойдэ!
И вымешивает его, читая молитву, и снова месит, месит, месит, стряхивая уголком платка капельки пота со лба.
Накрывает квашню вышитым полотенцем и оставляет её в покое. Никто не должен мешать тесту оживать, подходить. Никто не должен даже рядом топтаться. Никаких сквозняков и хлопанья дверью. Всё делается тихо, молча, как будто в доме кто-то отдыхает после тяжкой работы.
Проходит время – и снова бабушка хлопочет у квашни. Снова она – в белом переднике с карманом на груди и с полотенцем на плече. Что-то нашёптывая, обминает пышное тесто, упрямо вылезающее из деревянной квашни. Квашня, кадка, или ласково – дежа… С ней обращались почтительно, уважительно, осторожно. Её берегли. Она никогда не мылась водой, а после теста бабушка тщательно выскребала её ножом. После выпечки в ней хранился хлеб, накрытый белым полотенцем. И запах у дежи был удивительно тёплый, хлебный, родной, незабываемый по сей день.
Наконец-то тесто, всхлипывая и недовольно шипя, выпуская прозрачные пузыри, укладывается в широкой кадке. Бабушка собирает остатки теста с правой руки, кладёт в рот, жуёт, прикрыв глаза, одобрительно кивает головой. Что-то тихо бормоча себе под нос, накрывает будущий хлеб полотенцем, моет руки в ведре.
Здесь ничего не пропадает зря. И вода, в которой бабуля ополоснула руки, пойдёт не на улицу, а в корм свиньям. Они уже верещат в своём загоне во дворе, ожидая, когда их будут кормить. В алюминиевом баке, в котором всегда готовится пища для животных,
Тихо скрипит дверь. Дед, ночевавший на сеновале, заходит в дом. Дедуля малоразговорчив, всегда угрюм, любит с цигаркой посидеть на завалинке, глядя куда-то вдаль. Не говоря ни слова, берёт ведро с едой для свиней. Уходит, не до конца затворив за собой дверь. Он знает: по субботам бабушка ставит тесто на хлеб, поэтому дверью хлопать нельзя. Никаких резких звуков и громких разговоров. Тесто не любит шума.
Тут же в щель просовывается шустрая головка курицы с гребешком набок. Оценив обстановку, она, поочерёдно поднимая лапки высоко вверх, сжимая длинные пальчики с острыми коготками в кулачок, чтобы смягчить свою поступь и сделать её неслышной, направляется к столу. Бабушка разгребает в печи жар, ухватом ловко подхватывает чугуны и засовывает их в раскалённое жерло. Она стоит спиной к столу. Искоса поглядывая на бабушку, курица спешно собирает невидимые крошки с пола. Её многочисленные подружки следуют за ней, совсем не обращая внимания на хозяйку. Самая смелая несушка уже на столе, где лежит ломоть хлеба. Торопливо отрывает от него куски, тряся головой и придерживая ломоть длинными когтистыми пальчиками лапы, как собака. Крошки хлеба летят в разные стороны. Курица давится, спешит. А вокруг стола уже толкотня, назревает драка между осмелевшими курами.
– Старый дурень! Опять дверь оставил нараспашку, пранцюватый! Кыш, кыш, кыш! – шёпотом ругается бабуля, машет полотенцем, выгоняя наглых кур из хаты. Меня раздирает смех. Но я терплю, чтобы не получить тумаков этим же полотенцем за то, что была с курами заодно.
И через минуту бабушкин голос уже с улицы
– Цыпа, цыпа, цыпа…
Тем временем непослушное тесто вновь «подрастает». И ему уже не хватает места в кадке. Его распирает так, что оно начинает сползать по стенкам деревянной посудины. А бабуля уже тут как тут. Ловко подхватив податливую массу, вытаскивает её из квашни на стол. Отрывает небольшие куски, подбивает их, посыпая мукой из мешка. Наблюдаю за бабушкой. Она не замечает этого, ей некогда смотреть по сторонам. И вот уже на столе выстроились круглые булки. Бабушка поглаживает рукой каждую бережно, ласково. И без остановки что-то шепчет, шепчет…
Перекрестив заготовки, накрывает их широким рушником. Чистит ножиком квашню, крошки бросает в бак с едой для животных. Веником из полыни сметает невидимый мусор в совок, стряхивает его в топку. Вокруг чистота и порядок —ни одного лишнего предмета, ни одной лишней вещи. Ухватом бабушка достаёт из печи чугуны. Снова кочергой поправляет жар в печи, отодвигает его подальше. Бросает горстку муки на горячий под. Если мука загорается, значит, рано ещё хлебушек в печь ставить, сгорит. Кладёт на широкую лопату капустные листья, посыпает их мукой и аккуратно выкладывает подросшие буханки. И так, по очереди, все они отправляются в печь. И через некоторое время в доме пахнет свежим хлебом! Горячим хлебом. Вкусным. Настоящим хлебом. Этот аромат никуда не денется из памяти. Он живёт в каждой клеточке моего организма.
Бабушка ни минуты не сидела, я не видела, когда она ела. Видимо, и ломоть хлеба на столе, который клевала шустрая несушка, был приготовлен для завтрака «на ходу», но пути к другим делам и хлопотам. У бабушки одно дело плавно переходило в другое, дополняло первое, продолжало его. Она делала всё сама, своими руками. И так, на ногах, целый день – у плиты, в огороде, во дворе, возле многочисленных животин, которые узнавали бабушку по голосу, по шагам, по запаху. Время рядом с ней было густым, долгим, ароматным, имело свой неповторимый запах, атмосферу, ауру тепла и покоя.