Письма прошедшего времени
Шрифт:
– Вот неуклюжая! Не получится из тебя барышни. Нет, не получится.
Я старалась как можно скорее съесть эту дурацкую бело-жёлтую жижу, тщательно очищая внутренние стенки скорлупы. И одним яйцом никогда не наедалась. Мне было непонятно, как это все молчат и не требуют у бабушки добавки.
В это время бабушка уже намазывала шоколадным маслом, тонким прозрачным слоем, кусочки ароматного батона и подавала каждому в руку. Мне хотелось, чтобы слой масла был толстым, чтобы можно было сначала съесть масло, а потом уже приступить к поглощению белого батона. Но масло так прочно вмазывалось в мякоть хлеба, что слизывать было уже нечего. Чайные фарфоровые, в зелёный горошек, чашки на блюдцах наполнялись
– Галя, ну кто же так пьёт чай! Не швыркай так громко, это некрасиво!.. Куда так дуешь? Брызги же летят во все стороны. Галя!..
Но мне было не до замечаний. Мне хотелось всего сразу и поскорее!
Никто не роптал, все выходили из-за стола, благодарили бабушку за завтрак. Меня заставляли произнести это нелюбимое слово – «спасибо». А я, практически голодная, выдавливала его сквозь слёзы. Мне хотелось есть!
Я очень хотела большой кусок белого батона с толстым слоем шоколадного масла. За это, высказанное вслух, снова получала подзатыльник и отправлялась в угол с игрушками. Среди игрушек была кукольная посуда. Её мне подарила бабушка. Посуда была настоящая, фарфоровая, разрисованная голубенькими незабудками. И пашотница была тоже. И я с удовольствием обучала кукол есть яйца всмятку, щедро раздавая им подзатыльники.
Письмо 12. Про оливье
Никогда в нашей семье не приветствовались салаты, кроме маминого, приготовленного из своих овощей, выращенных в огороде. Всю жизнь родители резали огурцы, колбасу, селёдку и прочие продукты в разные тарелки. Огурчики – значит огурчики. Селёдочка – значит с лучком и полита маслицем. Вот так ласково, с любовью и нежностью называли мама и отец каждый кусочек простого, доступного продукта. Остатки хлеба – на сухарики. Не на сухари – безобразные ломти засохшего хлеба, а на аккуратно порезанные кубики, засушенные до румянца в духовке. Сухарики обожали все. Любила их грызть и я. Даже на уроках.
– Заморишь червячка – смеялась мама, насыпая в карман школьного фартука жменьку румяных кубиков.
Мама частенько варила суп «чисто картофельный». Такое название ему придумал отец.
– О, сегодня мой любимый суп – чисто картофельный! – восклицал он, садясь за стол после рабочего дня. Я не понимала, сколько было горькой иронии в его радостном восклицании. Это сейчас, анализируя то время конца пятидесятых годов прошлого века, понимаю, как бедно мы жили. И тогда «чисто картофельный» суп был самым вкусным, горячим, ароматным. Мелкие кусочки картофеля плавали в желтоватом картофельном бульоне, а бульон был в меру солёным и насыщенным картофельным запахом, смешанным с запахом лаврового листа, который всю жизнь добавлялся родителями во все первые и вторые блюда.
В один из наших приездов в Москву – мне было тогда лет шесть-семь – бабушка накрыла стол. В центре стола стояла большая салатница с салатом оливье. Нет, тогда я не знала названия этому популярному салату. Но я хорошо запомнила его содержимое ещё и потому, что мама, дождавшись, когда бабушка выйдет из комнаты, громким шёпотом всем нам приказала салат не есть!
– Не вздумайте есть это! – восклицала она. – Мало ли что там понамешано! И какими руками эта гадость делалась!
Я рассматривала горку салата в своей тарелке, и мне очень-очень хотелось его съесть. Завораживал не столько запах этого кушанья, сколько зелёный горошек, который я видела впервые в жизни. Мне казалось, это ягоды – сочные, сладкие, тающие во рту. Но строгий взгляд мамы останавливал. Этот взгляд зорко следил за нами. У мамы со
У бабушки была высокая кровать, белое покрывало с кружевами понизу спускалось до самого пола, и что там под кроватью – неизвестно! Но очень интересно. Меня туда манило, тянуло. Там была тайна. Дождавшись, когда в комнате никого не будет, я нырнула в эту завораживающую темноту…
Бабушка жила в коммунальной квартире. Длинный коридор и четыре комнаты. В большой общей кухне – четыре стола. Можно подходить только к своему столу и ни в коем случае к чужому. До сих пор, с болью в сердце, помню запах подъезда, квартиры, кухни, помню окна – огромные, сверкающие чистыми стёклами, и высоченные потолки с замысловатыми вензелями и рисунками. Это был мир, который должен был быть моим. Но он им не стал. Это уже другая история…
Итак, я под кроватью. Вдоль стены – коробки, ящички, свёртки. Бабушка работала в сфере торговли. Одаривала нашу семью одеждой, посудой, подарками на разные случаи жизни. Хорошо помню, как тяжелы были чемоданы, когда мы в очередной раз покидали Москву…
Обследовав подкроватное богатство, я подползаю к тазику, накрытому полотенцем. Приподнимаю его, а там – салат! Салат, который нам запретили есть. И в нём – зелёные ягоды! Которые я никогда не пробовала, но так желала их вкусить, разжевать, насладиться незнакомым вкусом.
Достав «ягодку», кладу её в рот, жую – и прихожу в состояние шока: ягодка солёная! Невкусная! Пришлось выплюнуть. Зато с удовольствием отведала кусочки колбасы. Я их тщательно выковыривала из салата до тех пор, пока меня не вытащили за ноги из-под кровати и не отпороли отцовским ремнём. За салат, в котором я копалась руками, за непослушание запрету – не есть эту «гадость», и за все грехи, нынешние и будущие.
Я стойко выдержала это наказание. Потому что никто меня не защитил, не пожалел. А слёзы, как известно, льются рекой тогда, когда кто-то прижмёт, защитит и пожалеет. В этот день меня осудили все. Но зато я впервые в жизни ела салат оливье под кроватью, руками, выбирая колбасу, которая для меня была такой же диковиной, как и зелёный горошек…
Письмо 13. Про пальто
В альбоме лежат фотографии. Они сделаны весной 1953 года. Мне год. Папа держит меня на руках, а мама – рядом. На фото мама в новом пальто. Отец купил его той же весной в Москве, в ГУМе, отстояв почти сутки в жестокой очереди. Отец много раз с восторгом рассказывал об этом. Особенно о том, как почти ввязался в драку со спекулянтами – те чуть не вырвали из рук добытую столь долгим стоянием вожделенную вещь.
Пальто было дорогое, сшитое из шерстяного сукна, а точнее – из лодена. Длинное,прямое, с подплечниками. Подплечники в то время вошли в моду, и такой силуэт очень шёл маме. Хорошо помню это пальто синего цвета. Тёмно-синего, почти чёрного. Ткань на ощупь плотная, но мягкая и ворсистая. Её приятно было поглаживать рукой снизу вверх. А когда сверху вниз – ткань сопротивлялась, ершилась и становилась темнее. На пальто пришиты большие пуговицы и очень украшают его.
Сшитое в классическом английском стиле, оно очень долго не выходило из моды. Мама любила его носить нараспашку. Она не любила никакого насилия одежды над собой, никаких застежек под горло и свитеров с высоким воротом. Была открыта для всех.
Почему я его так хорошо помню? Всё просто. Я росла – а мамино пальто оставалась одним и тем же. Всегда с ней и на ней. Во все сезоны.
Мама была аккуратной и умела беречь вещи. Это сейчас я знаю, что синий цвет очень сильно выгорает на солнце, а тогда…