Письма в древний Китай
Шрифт:
Для этого у большеносых есть также маленькие указатели времени, которые они привязывают к левому запястью. Эти указатели бывают и большими – тогда их ставят, как статуи, на углах улиц или вешают дома на стену, как картины. Большеносые часто возятся с ними, подкручивая их и поправляя, чтобы они показывали время как можно точнее.
Такие понятия, как восход и заход солнца, полдень и так далее, представляются им слишком приблизительными. Время они делят на гораздо более мелкие и мельчайшие доли. Большеносые, как и мы, пользуются годом, месяцем и сутками; однако уже здесь они ввели дополнительное понятие «Не Дэ-ляо», примерно соответствующее одной лунной четверти. Сутки же они делят не только на часы, но и на шестидесятые доли часов («Ми Ну-тао», и даже на шестидесятые доли Ми Ну-тао; эта последняя единица времени, краткая, как взмах крыльев воробья, называется «Сэ Кун-да»). Все это и показывают указатели времени,
Таким образом, если я хочу навестить кого-то или кто-то хочет навестить меня, я должен взять репку, покрутить пальцами в дырочках и назначить время встречи: в такой-то из дней Не Дэ-ляо (у дней свои названия, повторяющиеся в определенном порядке), когда указатель времени покажет столько-то часов и столько-то Ми Ну-тао (впрочем, справедливости ради следует сказать, что до такого безобразия, как указывать еще и количество взмахов воробьиных крыльев, большеносые еще не дошли).
Давно известно, что разделенное меньше целого: неразделенное целое больше, чем сумма его частей. Это закон в отношении времени особенно справедливый: здесь я в этом убедился. Большеносые раздробили свое время на множество частей, и оно мстит им тем, что проходит так быстро, как только может. А большеносые не перестают этому удивляться. Они то и дело жалуются, что время – если воспользоваться выражением того господина со слишком сложным именем, который был с нами у госпожи Кай-кун, – «уходит, точно вода между пальцев». Почему же никто из них не задастся вопросом о причинах такой напасти? Ведь доискаться до них не так уж трудно. Я не раз замечал, что о том, у кого есть на что-то время, здесь говорят с обидой или пренебрежением. Неужели у них не возникает мысль, что это нелепо? Но нет, мыслить большеносым не свойственно... На это у них «нет времени».
Когда я поделился этими соображениями с господином Ши-ми, он задумался. Потом сказал, что, может быть, я и прав (еще бы я был не прав!). Но в таком случае, предложил я, вы тоже могли бы сделать из этого выводы. Он возразил, что не может бороться со всеобщим раздроблением времени в одиночку: других это не убедит, а ему только повредит. Что ж, возможно, он тоже по-своему прав. Пусть поступает, как хочет. Я прибыл сюда не для того, чтобы изменить этот мир, а чтобы изучить его и набраться опыта, полезного для нашего мира.
Вот так я и договорился с госпожой Кай-кун, что зайду к ней на третий день следующей Не Дэ-ляо (то есть за день до сентябрьского новолуния), когда мой указатель времени отмерит пятнадцатый час суток и еще тридцать Ми Ну-тао.
Господин Ши-ми знает об этом. Недоразумение, грозившее возникнуть между нами, рассеялось, ибо это я неверно оценил отношения, существующие между господином Ши-ми и госпожой Кай-кун. Господин Ши-ми не испытывает к ней такого интереса, который заставлял бы его возражать против появления в ее доме других мужчин. Однажды я прямо спросил его об этом, и он сказал, что я правильно сделал, решившись задать вопрос открыто, потому что ему тоже было бы жаль, если бы наши с ним отношения омрачились ревностью или размолвкой. Себя же он считает лишь ее другом, сказал господин Ши-ми, и обладать ею не стремится. Потом он добавил – и в его голосе я безошибочно различил предостережение, – что госпожу Кай-кун считают весьма опасной для мужчин дамой. Хотя она, как я сам мог убедиться, не является гетерой, использующей свой пол для заработка, однако жизнь она ведет, по выражению господина Ши-ми, «весьма легкомысленную», что, впрочем, не сразу бросается в глаза, так как она весьма сведуща в различных искусствах, а также в литературе и философии. Более же всего, как он слышал, сведуща она в искусстве и способах любви, однако денег за это не берет. Замужем госпожа Кай-кун, по словам господина Ши-ми, была дважды. Теперь она живет одна, сохраняя за собой право принимать на своем ложе тех мужчин, которые нравятся ей самой.
Мне, конечно, было очень интересно все это слушать; что же касается предостережений господина Ши-ми, то они показались мне лишенными оснований. Ему самому я, разумеется, ничего не сказал об этом.
Не так давно «избранником» госпожи Кай-кун был один известный в городе поэт. Он даже написал в ее честь несколько стихотворений. После недолгих поисков господин Ши-ми нашел у себя его книгу и подал мне. Однако понять этих стихотворений я не смог. Впрочем, господин Ши-ми признался, что тоже их не понимает. Вообще он не сам купил эту книгу, а получил ее в подарок от госпожи Кай-кун. Скорее всего, продолжил господин Ши-ми, книга просто не раскупалась (как это бывает, мы с тобой хорошо знаем на примере некоторых высокочтимых членов нашей
Что ж, это тоже способ найти себе читателей. Когда я вернусь, надо будет рассказать о нем членам нашей достопочтенной Палаты поэтов.
Слова господина Ши-ми (и его предостерегающий тон), признаться, вызвали у меня сомнения, однако совсем не те, на которые, вероятно, были рассчитаны. Возможно, подумал я, он сам когда-то посвятил госпоже Кай-кун несколько стихотворений, а она их отвергла. Хотя возможно также, что господин Ши-ми действительно придерживается почти монашеского воздержания в вопросах пола, ибо за все два месяца моего пребывания здесь я ни разу не заметил не только присутствия, но даже малейших признаков женщины в его жизни; а такие люди, хоть я и очень ценю господина Ши-ми, все же слишком часто бывают склонны отговаривать других от того, чем не привыкли наслаждаться сами.
Это тоже одна из странностей здешнего мира. Полезно ли это для нравов? Не знаю. У нас женщина может быть женой или наложницей, матерью или дочерью; еще бывают служанки и горничные. Смог ли бы ты считать женщину своим другом? Так же, как меня?.. А здесь все иначе. Женщины строят из себя мужчин, принимаются рассуждать, как они, а мужчины – очевидно, безвозвратно утратив большинство истинно мужских качеств, – не только позволяют им, но и принимают это как должное! (При встрече с госпожой Кай-кун на следующей Не Дэ-ляо я, конечно, не стану обсуждать с ней этих вопросов.)
К госпоже Кай-кун я, кстати, поеду один, без господина Ши-ми. Об этом я тоже предупредил его. Но он и тут не выразил неудовольствия, потому что, во-первых, в назначенный день у него опять «нет времени», во-вторых, мне, по его мнению, все равно нужно учиться путешествовать по городу самостоятельно.
Воспользовавшись этим, я попросил его не счесть мои слова за обиду и признался в желании совсем покинуть его, чтобы найти себе другую квартиру и прожить в ней оставшееся время. Я объяснил, что хотел бы получить возможно более полное представление об этом мире, тогда как здесь, находясь под благожелательной опекой господина Ши-ми, я все-таки завишу от его привычек, взглядов и предпочтений. Конечно, ответил он, он прекрасно меня понимает и сам на моем месте поступил бы точно так же. И обиды в этом никакой для себя не видит. Ведь наша дружба от этого не прекратится. Кроме того, сейчас это было бы удобно и для него, потому что через некоторое время должна приехать его мать, которая обычно проводит у него несколько Не Дэ-ляо в это время года (его овдовевшая госпожа матушка живет в другом городе, на севере), и тогда она сможет жить в той комнате, которую сейчас занимаю я; хотя, поспешно добавил он, беря меня под руку, если я и не перееду на другую квартиру, ничего не случится, потому что он предоставит ей свою комнату, а сам станет спать на диване в кабинете.
Я сказал: что ж, мы все это еще обдумаем хорошенько. В душе я уже решил начать самостоятельную жизнь. Таким образом, в этом доме мне осталось жить всего несколько дней. Однако в первую очередь мои мысли посвящены предстоящей встрече с госпожой Кай-кун, и мысли эти чрезвычайно приятны.
Нет, я не забыл мою любимую Сяо-сяо, и душа моя по-прежнему полна к ней самой глубокой нежности. Напиши мне о ней. О том же, что вообще происходит в моей семье, можешь не писать. Тогда на письма у тебя будет уходить еще меньше времени. В конце концов, я, едва приехав, в мельчайших подробностях буду знать, насколько потолстели все мои достопочтенные тещи и которую из моих наложниц в очередной раз одолевает чесотка.
Обнимаю тебя сердечно, мой дорогой и такой далекий друг, и остаюсь —
твой Гао-дай.
PS: К сожалению, господин Ши-ми не забыл о своем желании одолжить у меня компас времени. Сегодня утром он снова говорил со мной об этом.
ПИСЬМО ПЯТНАДЦАТОЕ
(пятница, 27 сентября)
Мой дорогой и превыше всех любимый друг Цзи-гу,
благодарю тебя за оба твоих письма – я был вдвойне приятно поражен, получив их, к тому же письма такие большие, – они пришли одно за другим. Отпечаток лапки моей милой Сяо-сяо очень меня обрадовал. Ты спрашиваешь, не против ли я, чтобы мой любимый жеребец по кличке «Белый сон о восходящей луне» покрыл одну из кобыл вице-канцлера; так вот, я категорически против. Вице-канцлер – непроходимый дурак и, кроме того, буддист. В лошадях он не разбирается совершенно, и я не хочу, чтобы драгоценное семя моего племенного «Белого сна о восходящей луне» пропадало в убогой конюшне вице-канцлера.