Письма в древний Китай

Розендорфер Герберт

Я спросил, для чего он приносит эти жертвы. Он и сам, судя по всему, стыдится своего суеверия. Хоть он и засмеялся, но видно было, что вопрос его смутил.

– Сам не знаю, – сказал он. – Никак не могу отвыкнуть.

Он предложил и мне такую трубочку, чтобы принести жертву.

Я, как человек образованный, конечно, отказался. «И слава Богу», – обрадовался господин Ши-ми.

Иногда – с какими промежутками, я пока еще не выяснил, – господин Ши-ми приносит большую жертву. Для нее он берет другие, гораздо более толстые трубочки, не белого, а коричневого цвета. Они тлеют очень долго, полчаса или больше, зато пахнут гораздо лучше. Я пока не знаю, что это – жертва другому демону или просто торжественная жертва тому же демону Си Га-ли.

Вообще это суеверие здесь, судя по всему,

довольно распространено, поскольку я на лестнице и даже на улицах нередко вижу людей, приносящих подобные жертвы. На улицах же можно увидеть большие, довольно безвкусно выполненные изображения человеческих голов, во рту у которых находятся такие же ритуальные трубочки. Думаю, что не слишком ошибусь, если предположу, что эти изображения – идолы указанного демона, своего рода маленькие храмы. Вначале я совершал перед каждым из них поклоны в три восьмых – вовсе не потому, что боялся этих демонов или их сверкающих зубов, а потому что, как человек воспитанный, хотел почтить местный культ. Однако поскольку никто из виденных мною великанов ни разу не совершил какого-либо обряда перед этими изображениями, я подумал, что мне тоже не стоит кланяться перед ними. Ведь я не обязан почитать местных демонов более, чем это делают сами местные жители.

Расскажу тебе и об одном досадном событии, случившемся со мною. Ведь мы с тобой, мой любезный Цзи-гу, старые друзья, так что мне незачем скрывать от тебя вещи, пусть даже не совсем приличные. Ты, вероятно, уже догадываешься, о чем я говорю; однако в конце концов мое путешествие в это отдаленное время имеет хотя и тайную, но тем не менее строго научную цель, а тот, кто желает служить науке и вообще познанию, ничего скрывать не должен. Нашему бренному и далеко не совершенному телу свойственны некоторые отправления, от которых принято воротить нос как в переносном, так и в прямом смысле слова. Остальное тебе ясно. В тюремной камере у меня стояла кадка, в назначении которой сомневаться не приходилось. Но в первые дни я страдал запором, моим старым недугом, возобновившимся, очевидно, из-за перенесенных волнений. Поэтому опорожняться мне не нужно было. Малую же нужду я справлял по дороге к почтовому камню или при иных подобных обстоятельствах. Однако в мирном жилище господина Ши-ми мой кишечник вспомнил о своих обязанностях, и эта проблема возникла перед мной с новой и, честно скажу, непреодолимой силой...

Мне ни разу не представилось возможности увидеть, где и как решает эту проблему господин Ши-ми [12] . Когда же решать ее пришлось мне самому, дома его не было. Я был в отчаянии и принялся ходить по комнатам со всевозрастающим нетерпением. И волей-неволей пришел к выводу, что здешние люди занимаются этими малоприятными делами вне дома. Я вышел на лестницу. При этом у меня, конечно, уже не оставалось времени, чтобы облачиться в Ко-тунь. А там опять была эта дама (о том, что это именно дама, я могу говорить с уверенностью, ибо уже неоднократно видел ее с красным зонтиком), которой, судя по всему, принадлежит наша лестница, а возможно, и весь дом, потому что я часто заставал ее за выполнением какого-то сложного, очевидно, религиозного ритуала, при котором она опускается на колени и умащает ступени лестницы особой жидкостью, протирая их куском ткани, – тем более что и кричит она гораздо громче, чем остальные обитатели дома, и дети ее боятся. Так вот, эта дама снова была на лестнице. Взгляд ее выразил откровенное недоумение, так как одет я был не в Ко-тунь, а в свое обычное платье. К счастью, у меня был с собой зонтик, который я, видя, что идти придется без Ко-туня, захватил с собой, так сказать, в знак того, что я в своем уме. Со всех ног побежал я от этой дамы по лестнице наверх. Я знал, что там, на самом верху, никто не живет. Там-то я и пристроился в уголке, прикрывшись зонтиком...

12

Здесь Гао-дай воспользовался китайским эвфемизмом «где и как он меняет свое платье».

С тех пор я так поступал все время. И думал, что все в порядке. Правда, господин

Ши-ми выказывал заметное удивление, когда видел, как я куда-то ухожу ненадолго и обязательно беру зонтик, даже если дождя на улице нет; но мы еще не настолько продвинулись в занятиях языком, чтобы беседовать о вещах, которые не называют их собственными грубыми именами, а описывают иносказательно.

Однако в один прекрасный день там, наверху, как раз когда я сидел за зонтиком, появилась эта дама. Она принялась негодовать, причем очень громко.

Потом она бросилась вниз, к господину Ши-ми, и долго выражала свое негодование ему. И здесь я вновь желаю от всей души воздать хвалу моему новому другу. Он защищал меня. Пока дама издавала вопли, подобные рыку тигров или леопардов и вполне сравнимые с громом небесным, пока указывала руками наверх и хватала ими господина Ши-ми, желая отвести его туда, мой добрый господин Ши-ми, у которого были все причины гневаться, кивнул мне и незаметно указал на дверь своего жилища, куда я и проскользнул за его спиной. Дама же, ослепленная собственным гневом, этого не заметила. Затем господин Ши-ми передал даме небольшую зеленую бумажку, после чего ее крик стал тише, зато речь полилась быстрее. Но только после второй бумажки она умолкла и отправилась наверх одна.

Господин Ши-ми запер дверь. Признаюсь, я ощущал себя виноватым, точно ученик, совершивший оплошность, сам не ведающий, какую. Но господин Ши-ми – как согрел он этим мое сердце! – улыбнулся. Он отвел меня в самую маленькую комнату своего жилища (ту самую, назначение которой мне до сих пор оставалось неясным) и показал находившийся там родник, как бы вделанный в вазу из фарфора. Сходив на кухню, он принес оттуда горку кожуры от апельсина, съеденного им незадолго до того, и бросил ее в родник. Затем потянул за тоненькую цепочку – и мне на миг даже сделалось страшно, ибо раздался довольно сильный шум, и мощный поток воды подхватил и унес эту кожуру.

Вот так я и узнал, как люди здесь избавляются от того, что время от времени отягчает их тело. Единственное, чего я еще не знаю: куда течет этот родник? Отсюда он течет вниз, это ясно. Я рассмотрел все устройство довольно внимательно... По всем человеческим понятиям, вода и то, что она уносит, должны выливаться в комнаты людей, живущих под нами. Вскоре я смогу спросить об этом у господина Ши-ми. В домах здешних жителей все вызывает изумление, начиная от самых возвышенных предметов и кончая самыми низменными. Но и тут, как и всегда, нужно слушаться самих предметов, если желаешь познать их назначение или проникнуть в их тайну.

Однако упомянутой даме я по возможности стараюсь больше на глаза не попадаться. К счастью, ее легко отличить от других, ибо она так толста, что руки у нее торчат в стороны, словно плавники. Зовут ее Вон-ни Чи-ха.

А сейчас мне уже пора идти к почтовому камню. Сегодня я впервые пойду к нему один. Теперь я больше не боюсь ходить туда в одиночку. На этом заканчиваю письмо и сердечно приветствую тебя —

твой Гао-дай.

ПИСЬМО ВОСЬМОЕ

(вторник, 3 августа)

Мой дорогой, старый друг Цзи-гу!

Прошло целых три дня. Каждый день я ходил к почтовому камню – теперь я всегда хожу один, это стало для меня почти обычным делом, – но письма от тебя все нет. Вероятно, ты слишком занят делами или, возможно, твоя подагра опять разыгралась; однако отсутствие известий из дома сильно меня огорчает. Надеюсь, что эта краткая жалоба не настолько опечалит твое бесконечно доброе сердце, что ты заставишь себя написать мне письмо, не дожидаясь подходящего настроения. Однако когда такое настроение придет, не гони его, а вспомни, что твой верный друг здесь несказанно рад любой весточке с родины, а особенно рад узнать хоть что-нибудь о своей маленькой любимой Сяо-сяо, и не морщит ли она свой чудесный носик, когда ты передаешь ей мои приветы. Она, к сожалению, не умеет писать, но, может быть, согласится окунуть в тушь свою прелестную маленькую лапку, чтобы прижать ее потом к бумаге – тогда и я смогу получить от нее привет.