Письма в Снетин
Шрифт:
Из метеосводки:
Как сообщает гидрометеоцентр Украины, в ближайшие сутки в центральных областях ожидается ясная, безоблачная, по-настоящему весенняя погода. Ветер умеренный, температура воздуха ночью плюс 7, днем до плюс 16, плюс 20.
– У Леси есть платки, серые шали, тонкие шелковые, с живыми цветами по зеленому полю, синие и багровые, как ночная гроза, материнские и дареные мужем, и те, что сама покупала девушкой, – все хранятся в скрыне. Доставала Леся платки и улыбалась, убирала в них волосы и преображалась. В красном проденет очами, в синем засмеется, в зеленом сомлеет, в черном опечалится, в белом с тонкими серебряными узорами очищающим проникнется светом. Одевала Леся разные платья, наряды новые и те, что с юных лет не доставала, все были в пору. То откроются у нее плечи, то ворот покроет шею, то спина мелькнет, то грудь в кружевах проступит. На ногах переменяла туфли и сапожки, много ей муж в свое время навозил. А после утомилась и, присев у растворенного лакированного шкафа с надтреснутым зеркалом, сказала: «Теперь поздно, иди,
И выходил опечаленный Андрей прочь. И было светло от звезд, и звезды освещали дорогу. – Рассказывала тетя Надя.
– Я подошла в ту ночь к его двери и прекратила дыхание, а оттуда донесся голос. Я слушала долго, а он беспрерывно разговаривал с кем-то, ему близким. Испугалась, не заболел ли, не свихнулся ли на почве своей любви? Мало нам одного умалишенного. А он все разговаривал. С кем? Бормотал: «И я рад. О, я рад безмерно, что ты пришла сама ко мне. Ты же моя? Моя? Нет, ты вся моя без остатка. Не пугайся, никто нас не услышит, да и кому нужны наши речи? – они родятся и умирают между нашими устами, а другими они не различимы. Я не зря звал тебя в эту ночь, потому что звезд миллиард. Я знаю их все наперечет и могу тебе пропеть всю их поэму. Сейчас виднее они, чем на Ивана Купала из глубокого яра, где лучезарные и торжественно спокойные пруды, и где звучные карпы. Но к черту пруды и звезды, когда твои очи как омуты, а серьги в ушах, как звезды. Ты ведь моя? Моя? О, скажи, что ты моя. Не смейся, скажи. Нет, скажи, что моя, только это и ничего другого. Так! О, я вполне счастлив!»
Из газеты «Зоря Полтавщини», с последней страницы, где объявления:
Для интересующихся сообщаем, что в апреле в ясные бестревожные ночи будут видны такие созвездия и планеты: Весы, Дева с ярчайшею Спикой, цвета крови Антарес в Скорпионе, будет заметен Орион, покажется на короткое время Сириус, но вообще его пора прошла. Юпитер в Стрельце, Марс в рыбах.
А на следующее утро был сильный ветер. Андрей примчался в одном свитере и через забор заводил разговор с Лесей. Она ему не отворяла и внутрь не пускала, но говорила: «Муж мой приехал. Я теперь не твоя, его. Я люблю его, а ты ступай. Тебя я буду любить издалека». «Но как же это!» – вскричал в недоуменье Андрей. А она в ответ перебирала ему волосы. «Что же было все это?» – «Это весна пришла, весна», – и перебирала беспрестанно ему волосы, пока не донесся шум с веранды: «Леся! А где тренировочные мои? Ничего нельзя найти. Выбросила в стирку?»
С противоположной стороны улицы, из-за шелковицы, где та поросла у основания малиной, подсматривал по обыкновению Скоромнин. И такое у него было торжество, такое счастье, что потерялась голова. Выпрыгнул он из засады под ноги Андрею и, выхохотавшись досыта, бросил ему: «Лишился ее! А не свое не трогай! Знай место, сопляк!» Это была ошибка роковая.
Из протокола допроса задержанного Любского Андрея Алексеевича по заявлению пострадавшего Скоромнина Ильи Ивановича:
Я, Любский Андрей Алексеевич, студент Кременчугского Радиотехнического института, действуя в сознании и находясь при здоровой памяти, возбуждаемый приливом злой воли к потерпевшему Скоромнину Илье Ивановичу, нанес ему следующие телесные повреждения: ушиб средней тяжести нижней челюсти с потерей из нее третьего, четвертого и шестого зубов – поражение подбородочного возвышения и правого челюстного угла; зубы к делу прилагаются.; ушиб средней тяжести черепной коробки в районе правой надбровной дуги и височной линии. Не удовлетворясь совершенным, я, Любский Андрей Алексеевич, нанес новые удары в районы брюшной полости и ягодиц, которые по причине чрезвычайных размеров последних оказались безвредными для здоровья пострадавшего. Кроме того я, Любский Андрей Алексеевич, уже будучи удерживаем подоспевшими к тому времени гражданами Гаком Степаном Панасовичем и Тарантулом Олегом Тарасовичем – справки о психической вменяемости и характеристики с места работы прилагаются., во всеуслышанье угрожал потерпевшему, суть каковых угроз сводилась к следующему: разорвать Скоромнина Илью Ивановича, уважаемого и известного только с положительной стороны гражданина, безжалостно на части. При доставлении в районное отделение милиции сопротивления не оказывал и чистосердечно сознался в содеянном.
В камере предварительного заключения Андрей все твердил про себя: «Как же она могла? Как же так? Все кончено. Всему конец», и не желал идти на допрос, и не хотел ни с кем разговаривать. И бурчал под нос: «Так и прощай навсегда! Я забуду тебя, я тебя выкину из памяти. Ненавистная! Ты не нужна мне, не нужна, Леся моя, Леся». И плакал.
Вскоре Андрей пошел на допрос. Допрашивал его следователь Потемкин, потому что Надежду Несторовну не полагалось допускать по закону к следствию, как родственницу, да и не допрашивал, а беседовал что ли. Он говорил ему: «Напрасно ты трогал Скоромнина, он важные сведения знал, а именно: где на данный момент укрывается его зять, опасный рецидивист Лупин. Теперь же он ничего не скажет, у него челюсть не двигается». А опасный рецидивист Лупин давно шел по следам Андрея, теми же селами, проделывал тот же путь, уходя от милицейской погони, и должен был вот-вот объявиться в Диканьке. Вторые сутки сидел Андрей в камере, потому что Надежду Несторовну не полагалось допускать к следствию, и даже ночью к решетке приникал следователь Потемкин и, тревожа сон Андрея, выспрашивал: «Может, при избиении Скоромнин где проговорился о местонахождении своего зятя, рецидивиста Лупина?» Наконец, Надежда Несторовна самовольно допустилась к делу, и оно было закрыто за отсутствием состава преступления, потому что Скоромнин, после душевного с ним разговора, впрочем без угроз и посулов, забрал свое заявление. А Андрея выпустили на свободу при условии, что он в тот же день отбудет в город Кременчуг на место учебы, прекратив бродячий образ жизни. Андрей отчаянно просил повременить с отъездом и остаться хотя бы на праздничную пасхальную ночь в Диканьке – а то была Страстная суббота., так как с малых лет был наслышан о красотах диканьских церквей и, в особенности, при пасхальных службах. Польщенные диканьские милиционеры согласились выехать ночью и по пути заворотить к церкви, чтобы порадовать конвоируемого хотя бы видом из автомашины через решетку. Надежда Несторовна долго наставляла Андрея, учила его, как говорится, жизни. Просила ни на кого не обижаться и поскорее забыть случившееся. А впрочем, всегда помнить, потому что ничто не случается напрасно. Потом смягчала тон, и даже несколько прослезилась. Потом вспомнила про важное, приказала водителю изменить маршрут и вместо Кременчуга доставить сначала Андрея к бабушке Ульяне Федоровне, а с ним три дюжины новолупленых цыплят на воспитание. А затем уже и в Кременчуг.
Воскресенье
«Андрюша, просыпайся. Пора», – будила тетя Надя Андрея, – «Смотри, как притомился. Давай, вставай. Доберешься до дома, вот уж отдохнешь от похождений. Я тебе колбасы подготовила, яичек, пирогов с вишней, – все в этой сумке на дне. Если захочешь пить, компот грушевый в бутылке, это из сушеных груш. Вставай, Андрей. Бабушке собиралась позвонить, но не успела, все так на словах перескажешь. Цыплят же мне не поморозьте! Слышишь? Дядя Женя тебя на машине повезет».
Андрей еще весь был во власти сна, и дядя Женя ему представился кабаном с усиками, как раз таким, какого перед закатом гонит по сельской дороге шестилетний мальчик, похлестывая по жирным колышущимся бокам хворостинкою и щурясь на не горячем солнце. А батько неотступно рядом. А мама, завидев их, растворяет впереди ворота.
«Вставай, Андрей! Времени нет совсем!»
«Какой я ему дядя, козаку такому!» – обиделся толстый милиционер, влезая в машину. «Ну, извините, Евген Григорьевич», – сказала тетя Надя подчеркнуто вежливо. «Да вы ей-богу!» «Ладно. Пора ехать. Да, Женя, сверни к Кочубеевской церкви по дороге, покажи хлопцу, ведь не видел никогда нашей Пасхи. Это красота, Андрюша, неописуемая. Оделся тепло?» И Андрей сонно кивнул головой. «А шапка где?» – спохватилась тетя Надя, – «Забыли дома!» «Я ее вам дарю», – промолвил Андрей. «Не выдумывай», – отрезала тетя Надя, – «Где оставил ее? Все равно найдем и бабушке переправим, а там уже и сам заберешь. Вещь ценная».
Милицейская машина напустила тошнотворного туману. Тетя Надя долго целовала Андрея и махала рукою вслед, и что-то приговаривала, но невозможно было расслышать.
Ехали, и однообразный гул мотора звучал. Фары прощупывали окрестность, и обнаружилось, что на улицах полным-полно людей, словно ни единая живая душа не спала теперь. Люди продвигались группами и в одиночку все в одном направлении, по переулкам ручьями к улице-реке и дальше, дальше, к широчайшему какому-то морю. Скоро пришлось остановиться, потому что дорога впереди была запружена покинутыми автомобилями. С этого места через ряд высоких равноотстоящих друг от друга тополей, шелестящих верхушками где-то во мраке был выход в открытое поле. Лишенное пределов небо там усеивалось звездами. Ближе к рассвету стало оно глубоко синим с неуловимыми зарницами по горизонту. Земля вокруг была темна, и лишь церковь вдалеке светилась ровным светом. Приближалось действие неописуемое! Картина необычайная!
«Женя!» – окликнули толстого милиционера из толпы. «Петро! Коля!» – крикнул он, вглядевшись во мрак, – «О, и Сашко с вами!» А ему оттуда: «Давай с нами!» «Так хлопца мне везти», – с досадою развел руками Женя. «Далеко?» «Так в Кременчуг». «А я думал, в Карпаты. Женя, в Кременчуг и пешком доползти можно. Не валяй дурака». Дядя Женя помялся, глянул на Андрея: «Так не святили же еще, как-то неуютно». «А мы потрошку».
И Евген Григорьевич, странно потирая шею под кителем, повелел Андрею самому скоренько сходить посмотреть на красоту, пока он тут с товарищами посторожит машину. Но чтобы не задерживаться! Потому что нужно еще будет ехать.