Письма в Трансильванию
Шрифт:
Воздух, смысл, иконостас.
Ты бросал меня к небесам.
Я бросаю тебя сейчас.
Гербарий
Помню десятый этаж квартиры.
Винстон, слезами пропитан воздух.
Мне не хватало свободы, мира,
Я у луны всё мечтал о звёздах.
Лето прохладой вечерней стыло,
Я задыхался в приволье яда.
Мне так легко и беспечно было,
Ты задыхалась, рыдая, рядом.
Как
Помню и пальцы твои, и кожу.
Как убеждала остаться лучше,
Как изменялся твой голос в дрожи.
Я от земли отрываюсь всюду,
Стал я своей же любви паломник.
Думал, что сразу тебя забуду.
Сколько пытался забыть – всё помню.
Мысли о встрече мне рвут затылок,
Сердце взрывают, хожу весь в саже.
Может, и ты ещё не остыла?
Может, ты что-то в ответ мне скажешь?
«Может» – надежды словесный вестник.
Комом на горле сидит и душит.
«Может» – ужаснее слов на свете
Я не встречала. Отвечу. Слушай.
Помню, в квартире курил и пепел.
Помню от лестницы спуск пологий.
Помню, глаза твои, словно цепи,
К полу мои приковали ноги.
Помню, как с ватным стояла телом.
Фразы огнём мне в лицо бросались.
Всё так горело вокруг, горело.
Помню, как будто вчера расстались.
Смог на глазах твоих пепельно-карий.
Память себе оторву и брошу.
Высушил сердце мне, как гербарий.
Я ничего не чувствую больше.
Храбрая сердцем
Ты говоришь, что я сердцем храбрая
/руки заламывать, пальцы крестом/.
Туфли надела, с красной помадой я
/делать улыбки подобие ртом/.
Дрожью ресниц глаза укрывала
/выстоять, виду ему не подать/.
Храброе сердце у люстры порхало
/выше нельзя в квартире летать/.
Храбрость стекала по стенам и на пол
/августом плавились крыши домов/.
Кот мою душу легонько царапал
/где-то в районе паркетных полов/.
Голос точил тишину о слова
/к горлу подкатывал ужаса ком/.
Кругом ходила моя голова
/прямо по полу тому босиком/.
Храбрость измазана, сердце в пыли
/нужно уборку теперь затевать/.
Храбрость у девушки – признак любви,
Только тебе это лучше не знать.
Я тоскую по нам
Я тоскую по нам, никогда не бывшим
Вместе, не слушавшим ночью джаза.
По нам, даже бывшими не побывшим.
По
По долгим ночам нашей не-разлуки,
По нашим не-ссорам, не-поцелуям,
Шагам, чей бы звук узнавала гулкий,
Губам, что шептали бы «я ревную».
Тоскою скрутило меня, живую.
Всю жизнь, как краску, мою размыв.
Тоскую,
тоскую,
я так тоскую
по неслучившимся «мы».
Мамины руки
Белою свежею простынью выстелен
Старый диван. Рядом бра золочёное.
С комнаты стража-кота пришлось выселить.
Мама несёт на руках меня, сонную.
В робости маминой стынут движения,
Осень щекочет по стенам закатами.
Мне двадцать дней от момента рождения.
Мамины руки в волнении сжатые.
Мама красивая, очень серьёзная.
В ванной на плитке узоры цветочные.
Кухня из дерева пахнет берёзами.
Мама поёт и зовёт меня дочкою.
Странное слово, но мне оно нравится.
В вазе засохли недельные лилии.
Дни пролетают, цвет неба меняется,
Мамины руки большие и сильные.
Вот ещё день один в памяти высечен –
Мама такая же, платье с фиалками.
Мне от рождения дней уже – тысячи.
С улицы – лета дыхание жаркое.
Я – ещё жарче. Ангина. Я – спящая.
Летом болеть – испытание детское.
Мамины руки всё время – дрожащие.
В комнате музыку слышно соседскую.
Вот мне пятнадцать, час ночи, в пороге.
Не позвонила, походкой вальяжною
Переставляю по комнате ноги.
Бледные мамины щёки и влажные.
Двадцать четыре, квартира меняется.
Плед на коленях сухой и колючий.
Мамины руки чуть к полу склоняются,
Робко несут свою первую внучку.
Тридцать и сорок, закатов румяных
Тень на окне. Моя мама болеет.
Мамины волосы… цвета туманов.
Мамины руки слабее, слабее…
Сколько тех дней… от момента рождения…
В окнах деревья шевелятся кронами.
Мамины руки почти без движения.
Я на руках несу её, сонную.
Душа моя. Письмо первое
Ну как ты там, Душа моя,
Чем дышишь? Я носки тебе связала.
И шарф связала тоже я.
Носки тебе… ах, да, уже сказала.
Ведь с памятью давно в разладе я,
Возможно, что тому виной