Письма жене и детям (1917-1926)
Шрифт:
Письмо это мне пока не удалось отправить, и каковы в будущем будут возможности с вами сноситься — неизвестно. Я прошу тебя, Любанчика, и детей обо мне не беспокоиться, если даже не будете иметь от меня известий. Если события примут очень головокружительный бег, то я, м[ожет] б[ыть], тоже отсюда уеду, на юг ли к Сонечке, а м[ожет] б[ыть], на восток, например, к Ивану Манухину [83] . Приму все меры, чтобы вас оповещать своевременно, но, м[ожет] б[ыть], не всегда удастся это сделать. Теоретически обсуждая разные возможности, в крайнем случае м[ожет] б[ыть] придется ехать к Валерьяну Мурзакову, а от него к дяде Дунаеву [84] , чтобы по весне быть у вас или вас к себе туда выписать.
83
Манухин Иван Иванович (1882–1930) — врач, исследователь методов лечения туберкулеза почек. Личный врач Горького, близкий знакомый Красина. При содействии Горького Манухин в 1920 г. эмигрировал во Францию.
84
Упомянутый в письме от 11 июля 1917 г. Дунаев жил в Нью-Йорке, то есть Красин не исключал возможность выезда в США.
У Нины я был на днях. Живет она на Боль[ьшой] Дворянской в хорошей квартире, снимаемой 8-ю барышнями-учительницами, живущими коммуной. Одну из ее хозяек видал, производит хорошее впечатление, и вообще вся компания, видимо, очень порядочная, трудовая молодежь, как-то
85
Футуризм (от латинского слова futurum — будущее) — учаситники авангардистского направления в европейской культуре первых двух десятилетий ХХ века. Футуристы стремилисть создать "культуру будущего", отрицали традиционную культуру, пропагандировали эстетику машинной индустрии и большого города.
До сих пор не имею никаких известий из Москвы, ни от Гермаши, ни от Бориса, не знаю уж, уцелели ли там братовья-то! Районы Арбата, Пречистенки, Никитской, а также центр — Дума, Метрополь, сильно, говорят, пострадали. Известия о разрушении Кремля и Вас[илия] Блаженного [86] оказались, по счастью, ложными.
Володю за посл[едние] дни не видел, но Нина с ним говорила по телефону — у него все благополучно.
8 ноября
Ну, слава Богу, получилась сегодня ваша телеграмма от 6/19 ноября. Значит, и вы, по крайней мере, некоторые из моих телеграмм получили. Несколько удивлен я припиской "Володя без денег". Надо сказать, что за месяц с моего приезда Володя через мои только руки получил: 100 руб. от Дм[итрия] Ник[олаевича], от него же еще 50 руб. и от меня на шубу 600+100, а всего 850 рублей. Как будто это мало похоже на сидение без денег! Впрочем, я должен заметить, что мне очень трудно как-либо следить за В[олодей] и заботиться о нем. Держит он себя со мной в высшей степени странно. Адреса, где живет, мне не сказал, хотя я его об этом спросил при первом же свидании. Телефон дал, по-видимому, театральный, и сколько раз я ни пытался его вызвать, ни разу не добился. Ко мне он не звонит и, если не считать как-то приезда вечером в Царское еще до всей этой кутерьмы с б[ольшеви]ками, визитами тоже не балует. В к[онто]ру заходил ко мне утром, когда у меня как раз сидело 2–3 наших инженера или рабочих с завода. Я попросил подождать, но когда минут через 10–15 деловой визит у меня кончился, — его уже след простыл, и швейцар, которого я послал было его догнать (чтобы передать 50 р., полученные из Юрьева [87] ), доложил, что "они уехали на извозчике" и догнать было нельзя. Я спрашивал В[олодю] о его денежных делах, и, по его словам, выходило, что с получаемым им жалованьем и деньгами от отца у него дефицит 50 р. в мес[яц], который я обещал ему покрывать, и эти деньги буду ему давать, если он будет за ними являться, разыскивать же его у меня нет времени, да, по правде сказать, и охоты. Возможно, что он жаловался тебе на отсутствие денег до разговора со мной. Как он живет и как думает строить свою жизнь, я не знаю, и моральной поддержки вряд ли ему смогу оказать: слишком разные мы люди, и мои советы вряд ли для него приемлемы и интересны.
86
Речь идет о соборе Василия Блаженного (или о Покровском Соборе Что На Рву) в Москве на Красной площади. Был построен в 1555–1561 гг. зодчими Бармой и Постником (есть, однако, предположение, что это — одно и то же лицо) в ознаменование покорения Казанского ханства.
87
Юрьев — название г. Тарту (Эстония) в 1893–1919 гг.
Нина более склонна прислушиваться к моим мнениям, и В. В. [Окс] даже утверждает, что единственно я мог бы заставить ее прервать ученье и уехать к вам или на юг. Результатов его хлопот я еще не знаю.
Сегодня послал запрос Lux'у насчет вина. Здесь получить разрешение на вывоз было тоже нелегко, и если я и добьюсь толку, то лишь через Сименса, под предлогом, что С[именсу] нужна валюта для расчета по военным заказам, а иначе как продажей вина валюту достать нельзя. Вин крепче 15 градусов к вывозу не разрешают, и, след[овательно], не удастся вывезти ни мадеры, ни портвейна, а лишь красн[ое] и бел[ое] вино. Пока я нашел хороший рислинг по 2 рубля бутылка, не считая пошлины, провоза и страховки в пути. Пусть-ка Lux или […] [88] узнают, стоит ли рислинг при такой цене вывозить. Правда, 2 рубля это теперь не более 40 эре [89] , и, пожалуй, даже при этой цене игра еще стоит свеч. Возможно, что я найду и еще каких-либо вин, и тогда цены сообщу по телеграфу. Сегодня я запросил Lux, могут ли они от шведск[ого] правительства] получить разрешение на ввоз 60 000 литров разного вина. Главная трудность будет это[т] самый провоз через Финляндию, где краса и гордость русс[кой] революции может, пожалуй, перелить вино прежде времени в другие желудки.
88
Фамилия не поддается прочтению.
89
Эре — разменная монета Швкции и Дании, равна 1/100 кроны.
Последние дни я водворился в Царском ввиду относительного успокоения. Нюша меня кормит преисправно. Спальню я перенес в комнату Людмилы, а из нашей бывшей столовой думаю, по замазке окон, сделать себе кабинет и столовую, спальня же и гостиная, а равно обе комнаты в северной части, отапливаться не будут или будут лишь в случае приездов сюда кого-либо. Если, паче чаянья, Каледин или Корнилов пойдут на Питер, то, м[ожет] б[ыть], еще раз придется выехать на несколько дней в город, но такое нашествие сейчас маловероятно, гораздо большую опасность представляет вопрос продовольствия и недостатка угля для железных дорог. Вообще же пока все есть и даже, по совр[еменному] курсу, пожалуй, многое дешевле, чем у вас в Стокгольме (из белья, шерстяных вещей, посуды и т. п.).
Письмо отправляю 10/23 ноября.
Целую всех вас крепко.
8
8 декабря [1917 г.]
Родной мой, милый, любимый Любченышек! Пишу тебе коротенько, очень занят все последнее время, но думаю о тебе и детках постоянно. Очень тебя люблю, крепко и нежно и очень по тебе скучаю. Дорого бы дал поцеловать твои ласковые глазки, приголубить тебя и приласкать. О времени, проведенном вместе в Норвегии и в Стокгольме, вспоминаю как о лучших днях и мечтаю к вам приехать, но не знаю, удастся ли это скоро. Сомнительно, так как дела становится опять много и отлынивать от него никак не приходится, тем более, что после отдыха я чувствую себя очень бодрым и работоспособным. Жизнь кое-как входит опять в колею, и безделье первых недель после переворота уступает место работе: надо то и другое сообразить, примениться к новым условиям, отсюда разные совещания, конференции и т. д. С рабочими стало значительно легче: несмотря на неаккуратные получки (из-за безденежья),
Опасения твои, милый мой друг, что я так с бухты-барахты присоединяюсь к б[ольшеви]кам, совершенно неосновательны. Я с самого начала заявил им, что во многом не разделяю их принципиальной точки зрения, тактику считаю самоубийственной, и даже за чисто организационную работу, напр[имер], по м[инистерст]ву промышл[енности] и торг[овли] или по демобилизации не могу взяться, пока изменение внутреннеполитической обстановки не создаст базы для более или менее дружной работы всех демократических элементов. Ты знаешь, что я всю революцию сидел спокойно в стороне, ибо от моего участия в том периоде не много прибавилось бы и у меня не было сознания обязательности лично для меня этой работы. Сейчас, если, напр[имер]. Учредительное собрание [90] образует общесоциалистический кабинет и мне будет предложено войти туда в качестве м[инист]ра торг[овли] и промышл[енности], отказ будет почти невозможен прежде всего потому, что я сам чувствовал бы себя в положении дезертира. Кроме того, в этом деле, в организации промышленности, демобилизации и проч[его], я из всей левой публики являюсь наиболее, м[ожет] быть, подготовленным и в то же время имею неплохие связи в рабочей среде, хорошие среди техников, и столь же благоприятно отнеслись бы к моему назначению и промышленники. При таких условиях, родной мой миланчик, очень трудно отбояриваться, хотя бы и от ответственной роли (ты, впрочем, должна была бы быть за эту комбинацию, ибо она меня одним ударом освобождает и от Сименса и от Барановского, а оба эти предприятия нелегки уже в силу переживаемого ими денежного кризиса) и 2) при современных условиях ни один кабинет не может быть долговечным, а, стало быть, и мое министерство не может особенно затянуться и в смысле ухода от всяких дел на покой или инвалидное положение. Эта комбинация, пожалуй, скорее всего приведет к желанной для тебя и составляющей также и мою мечту цели (разница у нас ведь лишь та, что я еще не считаю себя настолько дряхлым, чтобы быть вправе осуществлять мечту о длительном отдыхе, ты же уже давно меня перевела на соответственное сему положение). Ну, мой Красотанчик, пока кончаю: надо спать и завтра вовремя встать. Целую тебя и девочек крепко-крепко. Вчера уехал Сол[омон] [91] и от него в воскресенье вы будете иметь обо мне свежие новости. Еще раз крепко, горячо и нежненько вас целую, мои миленькие, дорогие, неоцененные. Ваш Красин и папа
90
Учредительное Собрание было избрано непосредственно после Октябрьского переворота 1917 г. Большинство в нем принадлежало эсерам (58 %). 24 % получили большевики, 4,7 % кадеты, 2,3 % меньшевики. Учредительное Собрание было созвано 5 (18) января 1918 г. в Таврическом дворце в Петрограде. Оно отказалось утвердить большевистские декреты и передать власть Советам. Собрание было разогнано вооруженной силой на рассвете 6 (19) января. В ночь на 7 (20) января ВЦИК издал декрет о его роспуске. Демонстрации в Петрограде и Москве в поддержку Учредительного Собрания были рассеяны с применением оружия.
91
Соломон Георгий Александрович (1868–1934) — меньшевик. В первые годы большевистской власти был на дипломатической службе (первый секретарь полпредства РСФСР в Берлине, консул в Гамбурге. В 1919–1920 гг. работал в Наркомвнешторге. В 1920–1921 гг. торгпред в Эстонии, в 1921–1923 гг. работал в Лондоне в Англо-русском торговом обществе (АРКОСе). В 1923 г. эмигрировал. Жил в Брюсселе. Автор мемуаров "Среди красных вождей" (2 тт., 1930; российское издание: М. 1995.)
9
11 декабря 1917 г.
Милый мой, родной Любанчик!
Виделся я сегодня с Володей, передал ему 50 р[ублей] от Д[митрия] Н[иколаевича] и еще 150 руб. и говорил с ним по поводу поездки за границу. Для него сейчас это проект неисполнимый, так как до конца войны он, хотя и имеет отсрочку по болезни, но за границу отпущен быть не может. Сабурова он собирается бросать и не прочь был бы взять какую-нибудь работу, но сейчас как раз приближаются времена безработицы на фабриках и заводах (у нас увольняются для начала 1500 рабочих) и в связи с этим и служилый персонал потерпит сокращение. Надо будет думать, к чему бы ему приспособиться. Как-то он вял, непредприимчив и не знаешь, на какую работу можно бы его поставить. Вот если будем открывать тут банк, тогда можно будет дать и ему какую-нибудь должность. Есть такой проект учреждения здесь "демократического банка" для финансирования всяких муниципальных, кооперативных и прочих начинаний [92] .
92
Имеется в виду проект шведского банкира Ашберга, "зарезанный" В. И. Лениным.
С Ниной я неоднократно говорил о переезде ее в Швецию и брался устроить дело с разрешением и проч[им]. Она категорически и окончательно не желает бросать школу и Питер, а так как, употребляя выражение покойной бабушки, она поперек лавки уже не ложится и сечь ее, стало быть, нельзя, то приходится с ее решением считаться как с фактом. Вообще, милый мой Любан, навыводила ты утят и теперь не можешь ничего поделать с их намерениями и желаниями плавать самостоятельно, как и где им хочется. Андрея я не интервьюировал, но полагаю, и с ним разговоры о перемене мест и т. п. планах тоже не будут совсем просты. Вот и наши родные малые утятки, глядишь, через каких-нибудь 5 лет тоже начнут проявлять самостоятельность, и хочешь не хочешь, придется с нею мириться. Я уже заранее готовлюсь к этому, чтобы потом не очень огорчаться и разочаровываться.
Впрочем, относительно переезда больших ребят за границу (кроме, разве, Нины), пожалуй, резоннее их решение. Как бы ни была трудна жизнь здесь, вряд ли им стоит бросать Россию в годы, когда складываются и миросозерцание, и личные связи, и отношения. Эмигрировать из-за одного утеснения в продовольствии, винных погромов или случайной уличной стрельбы вряд ли стоит. Уезжать на 2–3 года стоило бы еще, если бы была уверенность, что за это время произойдет существенное улучшение, но, скорее всего, этого не будет и вместо того, чтобы постепенно приспособиться к обстановке, в которой им суждено жить и завоевывать себе свое место в жизни, они на 2–3 года выйдут из здешних условий, проведут их в относительно тепличных условиях, и тем больше будет разочарование, когда придется возвратиться на родину, найдя здесь условия м[ожет] б[ыть] еще более непривычные и в некоторых отношениях более тяжелые, чем теперь. Каков бы ни был дальнейший ход событий, возврата к прошлому не будет, и для их поколения приспособиться к новым условиям — вопрос жизни и смерти. Поэтому бежать от российской действительности людям, которым надо еще только начинать строить свою жизнь, но в то же время которым уже пора это делать — иначе можно опоздать, едва ли правильная тактика. Или уже тогда надо идти на то, чтобы оторваться от русской почвы, а к этому наши девчата, как более интернациональные существа, еще м[ожет] быть и способны, большие же ребята — нет. Я считаю, что до более или менее сносных спокойных времен остается никак не менее 3, а, м[ожет] [быть], и 5 лет. Такого периода из жизни больших детей нельзя взять без риска порвать связи с Россией и затруднения их будущей здесь деятельности. Девчат же наших еще можно будет пересадить обратно на родную почву, и совсем объевропеиться они не успеют.