Письма жене и детям (1917-1926)

Красин Л Б

30

21 февраля 1919 года

Милый мой, родной Любан! Пишу тебе в надежде послать это письмо с Классоном, если только ему удастся получить пропуски в Швецию. С ним такая история: у него давно уже бывали припадки какой-то желудочной болезни — образование газов в желудке, давление на сердце, которое доходит до двухсот и больше ударов в минуту. Раньше эти припадки бывали редко, а теперь повторяются чуть не через две недели. И вот на днях был один такой, после которого Роберт наш едва не отдал Богу душу. Мы с Ульманом решили отправить его за границу и вот выдумали командировку в Швейцарию, и возможно, что его, как политически нейтрального, и пропустят. Хорошо бы, если бы ему удалось вас повидать, вы бы лишний раз убедились, что я тут совсем благополучен и за меня беспокоиться нет основания.

Что-то союзнички не отвечают на наши ноты, хотя последние составлены если не в примирительных, то в успокаивающих тонах. А то одно время меня совсем уже было начали

снаряжать на Принцевы Острова [185] для мирных переговоров. Пока что это, видимо, откладывается, но если до мирных переговоров дойдет, то мне, по всей вероятности, не избежать в них участия. Мы не теряем надежды переговаривать с французами и компанией не на Принцевых Островах, а, например, в Париже, и тогда по пути мне, вероятно, удалось бы заехать в Стокгольм.

185

Конференция на Принцевых островах (в Мраморном море) намечалась по инициативе премьер-министра Великобритании Д. Ллойд Джорджа и президента США В. Вильсона в составе представителей всех существовавших на территории России правительств для выработки мер к прекращению гражданской войны. Обращение этих деятелей было опубликовано 21 января 1919 г., то есть почти сразу после начала работы Парижской мирной конференции. Правительство РСФСР согласилось участвовать в конференции, но реально принимать участие не собиралось, антибольшевистские правительства не дали ответа. Конференция не состоялась.

Впрочем, это все пока мечты, действительность же заключается в том, что мы воюем и на Северном, и на Южном, и на Западном, и на Восточном фронтах. После Великой Французской революции [186] не было еще такой революционной на всех фронтах войны. С топливом и транспортом очень плохо, пассажирское движение на днях, вероятно, будет остановлено и, пожалуй, надолго. Войска приходится снабжать, подвозить артиллерию и припасы и перебрасывать воинские части из Самары на Ригу или из Вятки под Киев или Полтаву. И все это после четырех лет большой войны и двух лет большевистской революции. Это письмо я пишу в Питере, в "Астории" [187] . Приехал сюда на три дня и, по обыкновению, занят выше головы.

186

Имеется в виду Французская революция 1789–1799 гг., решительно покончившая с феодально-абсолютистским строем и расчистившая почву для прогрессивного развития Франции. В ходе революции шла острая политичекая борьба течений фельянов (правых), жирондистов (центра), якобинцев, или монтаньяров (левых радикалов). Вначале у власти стояли фельяны, затем в августе 1792 — мае 1793 г. жирондисты. Они были свергнуты и уступили власть якобинцам. После свержения тиранической, кровавой диктатуры якобинцев в июле 1794 г. вновь возобладали умеренные течения. Революция завершилась переворотом Наполеона Бонапарта в ноябре 1799 г.

187

"Астория" — фешенебельная гостиница в Петрограде.

Сегодня, между прочим, была у меня баронесса Ропп, хлопотала за каких-то сидящих людей, которых мне приходится выручать, — просила вам кланяться. Ее, конечно, уже давно выселили из великолепной квартиры и, вероятно, изрядно при этом пограбили, но так она бодра и выглядит неплохо. У Анны Казанской [188] умер муж, и вот не знаю, удастся ли выхлопотать какую пенсию. Надежды мало. Саму Анну я еще не видел и не представляю, как она с ребятами перебивается.

Не дай бог сейчас попасть в этакое положение.

188

Казанская Анна — первая жена Кугушева Вячеслава Александровича (1863–1944) — князя, общественного деятеля, сочувствовавшего социал-демократической партии, после 1917 г. находившегося на советской работе. В данном случае речь идет не о Кугушеве, а о втором муже Казанской. В письме от 14 марта 1919 г. Казанская названа Кугушевой.

В Царское (оно теперь называется не Царское, а Детское Село, ибо тут большой приют или колония) в этот приезд я не попаду, не мог пока успеть повидать и Таубманов. Питер совершенно пуст, магазины все закрыты, вид довольно унылый, как, впрочем, и в других городах Европы. Война всюду наложила свою печать, и только в Скандинавии еще уцелели более или менее неприкосновенно прежний блеск, шум и сутолока. Люди по улицам ходят изрядно обшарпанные, как дома, с которых обваливается штукатурка, и часто, встречая знакомое лицо, останавливаешься, поражаясь переменам. Была у меня как-то Анна Яковлевна. Тоже постарела здорово, живет в Москве у Адели. У ней ведь терялись старшая дочь и сын, но потом как-то нашлись, и сейчас все при ней и где-то работают.

Трудную школу всем приходится проходить. Молодежи-то еще ничего, у них есть шансы выбраться до более приветливых дней, ну а вот пожилые и старики внушают жалость.

А перспективы и возможности в этой стране громадные, и если бы оставить нас в покое, через какой-нибудь десяток лет не узнать бы России. Пора спать. Кончаю пока. Ну, прощай, мой ласковый Любченышек, целую тебя крепко, мой родной. Не унывай и не тоскуй там, голубышек мой. Родных девочек целую крепко.

Твой, любящий тебя Красин [189]

Милые мои, родные девочки!

Прошу вас очень, пишите мне чаще и попросите маму через каких-нибудь шведов мне письма пересылать. Как вы поживаете? Не забыли ли язык? Усердно ли занимаетесь музыкой? Я жду, что к нашему свиданию вы будете уже хорошо играть. Не хворайте, берегите маманю. Мы здесь все здоровы, об Андрее нет известий, но в Крыму люди, по слухам, живут хорошо, и, надо думать, Андрей наш там живет не худо. Не скучайте очень по папе и знайте, что как только можно будет вас взять в Россию, я это сделаю, но пока нельзя — значит нельзя, ничего тут не поделать. Ну, целую вас крепко-крепко, кланяйся Ляле.

189

Далее следует приписка карандашом.

31

14 марта 1919 года

Милый мой Любан и родные девочки. Должен спешить отсылать это письмо и могу вас только крепко-крепко расцеловать. Бог с вами, мои любимые, ненаглядные. Будьте здоровы, берегите маму. Ваш Красин

32

14 марта 1919 года

Милый мой, родной, любимый мой Любанышек! Как мне скучно иногда делается без тебя и как больно и горько, что приходится жить в разлуке и сознавать, что ты там одна и чувствуешь себя покинутой и одинокой. Если бы я знал, что дело примет такой оборот, то в августе не уехал бы от тебя, хотя это для всех нас было бы в других отношениях хуже. Когда я представляю себе тебя с твоей "обиженностью" и со всеми трудностями жить одной на чужой стороне, бросил бы, кажется, все и поехал к вам, ни на что ни глядя!

Родимый мой дружочек, очень тебя прошу, уж как-нибудь ты укрепись, а главное, не чувствуй ты там себя несчастной, покинутой и прочее, помни, что я все время о тебе думаю и самую эту разлуку ради тебя и ребят несу. В то же время каждый новый день меня убеждает в правильности принятого решения не звать вас пока сюда. Мы тут боремся с самыми элементарными бедствиями, и я не знаю, что сталось бы тут с тобой и ребятами. Сейчас, например, Москва остается без дров и температура во всех домах 4-6-, а морозов предстоит еще целый месяц. Я хожу весь в коже, имею толстую фуфайку, кожаную куртку на меху или, когда потеплее, надеваю шикарную куртку, привезенную Володей, ношу также валенки и даже купил себе доху, хотя ее и не пришлось пускать в дело. Но все это пустяки по сравнению с трудностями, которые приходится выносить обыкновенному обывателю и семейным людям. Как ни храбрятся мои родные девочки, но жить здесь было бы невыносимо трудно сейчас, а главное, я сам чувствовал бы себя намного хуже, сознавая, что я треплюсь по всякого рода заседаниям и еще более или менее сносно питаюсь, "семье" мое дома в нетопленной квартире, без масла и без мяса и даже, м[ожет], б[ыть], без хлеба. Гнетет всех не столько самое необходимое, сколько сознание неуверенности в возможности регулярно получать продовольствие. Тут у нас такое идиотское устройство, что сами народные комиссары питаются в Кремле в столовой, семьи же их не могут из этой столовой получать еду, и потому Воровский, например, питается в столовой, Д. М. [Воровская] и Нинка пробавляются неизвестно как и чем.

Купить же что-либо можно лишь за невероятные цены: сахар — 100 руб. ф[унт], хлеб — 20 руб. ф[унт], мука — 1200 руб. пуд и т. п. Как вообще люди живут — загадка. Красины тоже зябнут все и едят плохо. Масла совсем нет, и еще от меня они немного его получают, я же получаю временами из Вологды от Ивана Адамовича Самнера. Положение русских больших городов теперь почти как осажденной крепости, деревня же живет в общем, пожалуй, как никогда! У мужика бумажных денег накопилось без счету, хлеб и все продукты есть, самые необходимое он за дорогую цену всегда найдет, городу же ничего не продает иначе как по сумасшедшим сверхспекулянтским ценам. Главная причина всей этой разрухи — продолжающаяся война и изоляция от всего внешнего мира.

Война — ведь, как-никак, не менее 1¹/₂ миллиона человек отвлечены от труда и превращены в дармоедов — высасывает из страны последние соки, металл, ткани, кожу, продовольствие- все это в первую голову идет на снабжение армии, транспорта; жел[езные] дороги заняты воинскими перевозками, не оставляющими почти ничего для снабжения оставленного населения. Работы всех фабрик и заводов, транспорт и заготовка топлива не идут из-за недостатка продовольствия и невозможности его подвезти. Расстройство одной стороны экономической жизни парализует работу другой, получается порочный круг, и все катится под гору.