Письма. Часть 2

Цветаева Марина Ивановна

К концу второго дня безрезультатной езды, наконец, Алексинского застали, тот велел сегодня же доставить в клинику Ville-Juif, [1542] чтобы завтра утром оперировать.

14-го утром его оперировали, нынче пошел седьмой день, пока всё благополучно. Вел и ведет себя мужественно, — лучше чем взрослый.

Все это, конечно, сильно расстроило наши материальные дела, ибо хоть с нас, с точки зрения клинической, взяли грош, но этот грош был насущно-отъездный — или квартирный, — насущный. (Алексинский за операцию ничего не взял.)

1542

Цветаева, вероятно, намеренно, пишет раздельно (Ville-Juif — «город евреев»). В этом юго-восточном предместье Парижа находился русско-французский хирургический госпиталь

Но

сейчас тверже чем когда-либо решила вести его на море: все последнее время он выглядел очень плохо, был желт, как лимон, и все ложился, — прикладывался — сам не сознавая, что болен. (Дети не жалуются.) А сейчас, после операции (пять дней приблизительного не-едения) он конечно будет очень истощен.

________

Вчера был мой вечер: 200 фр.

Из Ваших, пока, никто не отозвался, и — думаю — уж не отзовется. (Удивляют меня — Гартманы, всегда такие сердечные. Но они так же «мои», как «Ваши».)

Ну, вот.

Тороплюсь, ибо каждый день езжу к Муру на три часа, итого, с дорогой — 6 ч. — Это на краю света.

До свидания!

Вы меня совсем забыли.

Целую Вас и детей, — все ли вы здоровы?

МЦ.

Непременно пишите о себе.

4-го июля 1935 г.

La Faviere, par Bormes (Var) Villa Wrangel

Дорогая Ариадна,

Пока — два слова. Ваше письмо долетело, верней — доползло, — спасибо. На 14-тый день после Муриной операции мы с Божьей и дружеской помощью тронулись, на train de vacances, [1543] на Юг. Фавьер — несколько русских вилл и французских ферм, без улицы и почтового ящика. Огромный пляж, на котором мы с Муром, от 4 до 6 ч. — одни, не считая прибегающих собак.

1543

Каникулярный поезд (фр.).

Виноградники подходят прямо к морю, уступая последнюю близость — соснам.

Растительность — сосны, всякого рода деревца и кусты, среди которых — мирт. На миртовом дереве повесилась Федра, у меня говорящая:

На хорошем деревцеПовеситься не жаль!

Нет, не так, — т'aк:

Федра:

— Ввериться? Довериться?Кормилица: — Лавр — орех — миндаль!На хорошем деревцеПовеситься не жаль! [1544]

1544

Заключительные строки второй картины трагедии «Федра»

_______

Жизнь здесь трудная, густо-хозяйственная, все нужно добывать — и весьма в поте лица.

Самое, для меня, тяжелое: нельзя ходить. Муру нельзя ходить, — значит и мне нельзя. А — какие горы!! И горный городок — Bormes — феодальный: мой — и всего только в 6 кил<ометрах> всходу! Дразнит — пуще чем лисицу — виноград. Ногой подать!

Мур, конечно, не купается — полощется руками и ногами и ухитряется ходить на четвереньках, не моча бандажа. Он очень сознателен.

Спасибо Вам и Вашим дочкам за память. Мур с удовольствием писал им ответ. Это — первые девочки, к которым он хорошо относится.

— Жаль Вас на морковь и горошек! Как себя. Такая работа — сон, дурман, как всё, что не тетрадь, либо: не в тетрадь.

Целую Вас и сердечно рада буду, если еще напишете. От Г<артман>ов перед отъездом получила 70 фр., еще не успела поблагодарить. Courbevoie (Seine) —? — Carle Hebert (37? He помню, умоляю сразу, а то выхожу — невежей).

Дай Бог, чтобы и остальные последовали их примеру: перешлют.

Еще раз спасибо за память.

МЦ.

2-го сентября 1935 г., вторник.

La Favi'ere, par Bormes (Var)

Villa Wrangel

Дорогая Ариадна,

Я конечно сразу ответила Вам на письмо, но это уже не первый случай недохождения по адресу; я так же писала Буниной в Грасс [1545] — давным-давно — и от нее ждала ответа, а получила

запрос — почему молчу. Дело в том, что в начале лета не было почтового ящика и я оставляла свои письма то на одной, то на другой даче, то в лавке — на милость частного внимания — «когда пройдет почтальон». Очевидно — кто-то забыл, тем более, что клала их то на подоконник, то на кухонный стол, вообще — ненадёжно. Очень жаль, что не дошло, но сердечно рада, что не усумнились в моей дружественности.

1545

Открытка, посланная В. Н. Буниной 8 июля 1935 г.

Я, как видите, еще на Юге — приблизительно до 25-го, на Юге, который постепенно перестает быть югом (так же неуловимо и неуклонно, как друг — другом (на этот раз и смысловая — рифма!) — напр<имер> ныне сосна в окне — явно северная, п. ч. сквозь нее — не синь, а серебро: прохладного равнодушного неба. Купаться уже не хочется: либо жарко на воле — холодно внутри, либо обратно, но всегда — предвкушение, верней — угроза — озноба. Да я вообще землю (сухую, горную) несравненно предпочитаю морю: хождение (восхождение) — своему плохому плаванью, ибо я глубины — боюсь: трус, самый простой — физический.

Прогулки здесь чудные, но — скучно о чужих чудных прогулках? Нам и открытки чужие — скучны, если не особенно уж красноречивы. Но спутника — верного у меня за лето не нашлось: такого, с которым бы одинаково хорошо — идти, говорить, молчать. Были либо ходящие и неговорящие (говорящие — не то и не о том), либо говорящие — и неходящие — одна замечательная русская швейцарка, [1546] написавшая огромную книгу-труд — о русском причете (плачу по мертвым) — умница, красавица, но с больной ногой. И побыла недолго. Остальное — сменялось. Был у меня и молодой собеседник [1547] — моложе меня на десять лет — который приходил ко мне по вечерам на мою скворешенную лестницу — вечером гулять нельзя, п. ч. совершенно черно и все время оступаешься, а в комнате спит Мур — вот и сидели на лестнице, я повыше, он — пониже, беседовали — он очень любил стихи — но не т'aк уж очень, ибо с приездом моей дочери (я не хотела, чтобы она летом сидела в Париже, да и случай был хороший — даром, на автомобиле) — сразу перестал бывать, т. е. стал бывать — с ней, сразу подменив меня, живую, меня — меня, — понятием «Votre maman». [1548] Пишу Вам об этом совершенно просто, ибо я все еще — на верху лестницы, и снижаться не собираюсь, рада бы — да не выйдет. Положение — ясное: ей двадцать лет, мне — сорок, не мне, конечно, — мне — никаких лет, но — хотя бы моим седым волосам (хотя начались они в 24 года: первые) — и факт, что ей — двадцать. А у нее — кошачий инстинкт «отбить» — лапкой — незаметно. Там, где это невозможно — она и не бывает, т. е. заведомо неравный бой: всех средств — и их полного отсутствия: ибо — у меня ни молодости, ни красоты, ни — не только воли к бою (нр'aвлению), а мгновенное исчезновение с поля битвы: меня не было. Там где может быть другая (другая, чем голая душа: я) — меня не было. Такова я была и в 20 лет. И меня так же променивали. Не думайте, что это — рана. Честное слово: даже не царапина. Может быть — крохотная заноза, которую лучше всего — йодом.

1546

Елизавета Эдуардовна Малер.

1547

Возможно, речь идет о Б. Унбегауне.

1548

«Ваша мама» (фр.).

У меня бесконечная трезвость, до цинизма. Я все знаю вперед — и все знала — и на этот раз. (Какое маленькое «всё»!) Кончилось тем (он нынче уезжает) что вчера он совершенно официально обратился ко мне за разрешением пригласить Алю (Votre fille) [1549] на прощальный обед в ресторан, на что последовал ответ: — «Il у a un an qu'elle est majeure. [1550]

(— Marina, que dois-je faire dans la vie? Puis-je 'etre 'ecrivain? Je ne puis demander cela qu’`a Vous. Etre 'ecrivain — comme Vous l’^etes…» и т. д. — Soyez grand. Soyez plus grand que nature. Quant `a 'ecrire — personne ne Vous le dira, m^eme moi: surtout — moi. [1551] — Таковы были первые разговоры.

1549

Ваша дочь (фр.).

1550

Вот уже год, как совершеннолетняя.

1551

(— Марина, что мне делать в жизни? Могу ли я быть писателем? Только Вас я могу об этом спросить. Быть писателем таким, как Вы…

— Будьте большим, большим, чем есть. А что касается писания, никто Вам этого не скажет, даже я, именно я (фр.).