Письмо Софьи
Шрифт:
Приезжие не замедлили воспользоваться гостеприимством хозяина и отправились в отведенные для них комнаты, а слуги перенесли туда вещи из кареты. Домна Гавриловна обратила внимание, что старого дворецкого в доме уже нет; как выяснилось, он недавно умер. Новый же, по имени Игнат, не вызвал у нее доверия, показавшись слишком уж вертлявым и хитроглазым. Слуг поубавилось числом, да и за порядком они, как видно, не особенно следили, пользуясь рассеянностью и частым отсутствием хозяина. Впрочем, все это были мелочи, не затмевавшие факт вполне приветливого гостеприимства, которое, против ожидания, оказал приезжим Павел.
За
После ужина приезжие уже собрались разойтись по отведенным для них спальням, как вдруг Павел остановил Домну Гавриловну и Софью, попросив уделить ему время для важного разговора. Он провел их в малую гостиную, где помещался диван, две козетки, [9] два кресла и круглый стол посередине. Софья почти не помнила этой комнаты, зато Домна Гавриловна хорошо знала, что сюда хозяева приводили гостей для доверительных и интимных бесед, из чего следовало, что и разговор с Павлом предстоит не совсем обычный. Софья тоже невольно насторожилась, заметив, что брат, обычно насмешливый, а часто и бесцеремонный, сейчас определенно волнуется.
9
Небольшой диван для двух собеседников.
– Ты хочешь дать нам какие-то особые распоряжения, Павлуша? – спросила Домна Гавриловна, ласково глядя на племянника. – Не тревожься, в твоем доме будет порядок, пока мы здесь. Ты, главное, береги себя на войне и под пули зря не лезь. Геройство должно быть разумным.
– Спасибо за благой совет, тетушка, – невесело усмехнулся Павел. – Однако война есть война, и на ней многое может случиться. А мне бы не хотелось, если вдруг погибну, унести с собой одну тайну. Ее, я знаю, никто, кроме меня, вам не откроет. Так что, считайте, я хочу вам сейчас кое в чем исповедаться, а вы примите мою исповедь.
– Что ж это за страшная тайна? – обеспокоилась Домна Гавриловна. – Не пугай меня.
– Пожалуй, тетушка, это больше касается не вас, а Софи.
– Меня? – удивилась Софья, делая большие глаза. – Может, ты хочешь подшутить надо мной, как когда-то в детстве?
– На этот раз все очень серьезно, Соня, – вздохнул Павел, невольно отводя взгляд. – Если ты помнишь мою злую шутку, то, наверное, помнишь и обстоятельства, которые ее сопровождали. Ты тогда пошла в подвал искать Мавру, которая в то время находилась вне дома. Знаешь ведь, где она была?
– Конечно. Когда я подросла, я все узнала. Матушка была в доме у повивальной бабки, рожала второго ребенка, но роды были неудачными, девочка родилась мертвой, а у матушки едва не началась родильная горячка. Так ведь?
– Да, – подтвердил Павел. – Все считали, что именно так и было. На самом же деле было не
– Что?… – одновременно насторожились Домна Гавриловна и Софья.
– Должен вам покаяться, я участвовал тогда в одном обмане. Мне было пятнадцать лет, я отличался легкомыслием, эгоизмом и детской жестокостью, и потому Людмиле несложно было меня кое в чем убедить. Мы с ней очень боялись, что, если у отца будет не один, а два незаконнорожденных ребенка, то это подвигнет его жениться на Мавре и отписать ей и ее детям половину наследства. И тогда мы решили…
– Неужели вы решились убить младенца?… – испуганно вскрикнула Софья.
– Нет, конечно, мы же все-таки не чудовища, – успокоил ее Павел. – Мы подкупили повитуху, чтобы она подменила детей. В ее приюте для рожениц в то время лежала купчиха, которая уже дважды рожала мертвых младенцев, и третьи роды ожидались такими же, женщина была чем-то больна. А ее муж, богатый купец, грозился разными карами и повитухе, и жене, если и в третий раз не получит живого ребенка, зато за благополучный исход обещал немалую награду. Людмила договорилась с повивальной бабкой, и та на несколько дней ускорила роды у Мавры, чтобы она рожала одновременно с купчихой. Возможно, сестра не стала бы посвящать в это дело еще и меня, но я ей был нужен. Пока Людмила наведывалась в родильный приют, я дома присматривал за той частью прислуги, которая симпатизировала Мавре и могла о чем-то прознать. А еще я должен был отвлечь внимание отца, если бы он вдруг приехал домой раньше времени. Впрочем, тогда я считал, что мы с Людмилой все делаем как надо, защищаем свои права на родительское состояние. Зато теперь у меня что-то скребет на душе, когда вспоминаю.
После нескольких секунд тяжелого молчания Софья спросила:
– Значит, моя родная сестра жива и живет у чужих людей?
– Я не знаю, где она сейчас, – развел руками Павел.
– А кто об этом может знать? Людмила? Повивальная бабка?
– Насколько мне известно, та повитуха давно уже умерла. А Людмила никогда не интересовалась судьбой твоей сестры и тебе бы никогда о ней не рассказала, уж будь уверена.
– А сама купчиха знала, что ей подменили ребенка? – продолжала допытываться Софья.
– Знала. Но она слишком боялась своего мужа, чтобы выдать эту тайну. Думаю, в купеческой семье девочку воспитали, как родную дочь.
– Но, может быть, ты помнишь, как фамилия того купца? Где он живет? – не унималась Софья.
– Фамилия? – Павел наморщил лоб. – Кажется, Туркин. Да, Туркин. Я запомнил ее, потому что она показалась мне забавной. А где живет и чем торгует этот купец – решительно не знаю и не помню, я ведь был тогда подростком.
– А Людмила это может знать?
– Людмила? – Павел скептически усмехнулся. – Если даже она и знает, то не признается в том ни за что и никогда.
– Все равно я буду искать свою сестру! – воскликнула Софья, и глаза ее загорелись огнем воодушевления. – Я пройду все купеческие кварталы Москвы, буду спрашивать о семье купца Туркина, у которого есть дочь двенадцати лет!
– Милая моя, Москва большая, это тебе не уездный город и не простой губернский, – возразила Домна Гавриловна. – К тому же этот купец мог за прошедшие годы и уехать отсюда. Да и, потом, какой смысл тревожить девочку, которая уже давно стала родным ребенком в другой семье?