Письмо живым людям
Шрифт:
Мэлор перестал чертить; рука его увяла.
— Врешь, — потерянно сказал он.
— Кто врет, тот помрет, — ответил Костя. Возбуждение Мэлора передалось ему. — Да что ты испугался-то? Тебе по потолку бегать положено! Даже приборы новые измышлять не надо, просто затребуем запал, перемонтируем чуток, и будет тебе приемник, это дело недели!
— Так значит… — Голос Мэлора пресекся. — Ты все-таки думаешь, я правильно это придумал?
Костя поднялся.
— Побегу на радио. Нет, к Карелу сначала… Надо послать запрос. Прямо Астахову.
— Костя, —
— Во! — закричал восторженный Мэлор. — Вот кто у нас голова! Вот идея! Конечно, они же должны буквально захлебываться нейтринными обломками! Там же надо сначала виртуал рекварковать по л-п осям…
— Да вы спятили, — пробормотал Костя, ошеломленно пятясь под натиском кричащего, пылающего, размахивающего руками Мэлора. — Больше десяти миллионов километров… Мы же всего ничего даем на входе…
— Что ты понимаешь! — звенел Мэлор, захлебываясь. — Ведь на то связь и рассчитана, чтобы малой энергией достреливать до других галактик!
— Да ты что? Всерьез уверен, что уже имеешь связь?
— Конечно! И это называется, человек читал мой бессмертный труд! Бекки, ласонька, ты приберись тут, а я к Карелу побегу…
Счастливая Бекки поднялась на цыпочки и звонко поцеловала Мэлора в щеку.
Ринальдо остановился, не решаясь встать на ступеньку. Когда-то ступени скрипели, и Ринальдо любил их скрип, оттого что это приходила Айрис. Ветви кленов удлинились и окрепли, резные листья стояли в тихом воздухе вокруг крыльца.
Ринальдо сорвал один из них и размял в пальцах; на позеленевшей коже остались пахучие волокнистые комочки. Вот Земля, подумал Ринальдо и, осторожно отведя ветку в сторону, шагнул и сел на ступеньку. Ступенька промолчала. Конечно, подумал Ринальдо. А вон там, на полянке, я ставил орнитоптер. Теперь нельзя, теперь там цветы. Красивые. Не знаю, как называются. Опять хотелось плакать. Когда-то, когда-то я сидел на этой ступеньке, слушал, как гудят в этом шиповнике пчелы, и думал, что у меня есть будущее. Что мое будущее — не арифметическое распухание настоящего, но — прорыв в принципиально иные просторы… Принципиально иные просторы себя.
Потом он увидел скользившую сквозь кустарник девушку в импровизированной набедренной повязке из цветастого полотенца. Она действительно скользила — ни одна ветка не вздрагивала, ни один листок. Ринальдо узнал ее сразу, хотя прежде видел не иначе как на стереофото, — и неловко встал, хватаясь за резные деревянные опоры по сторонам лесенки.
Девушка увидела его и смущенно съежилась.
— Здравствуй, Чари, — произнес он.
— Здравствуйте, а я вас не знаю, — ответила она. — Вы к маме?
— Разумеется, — ответил Ринальдо и улыбнулся своей половинчатой улыбкой. — И не стесняйся ты…
Девушка, презрительно фыркнув, мгновенно перелилась в гусарски свободную
— Вот еще! — сказала она. — Я только никак не ожидала, что тут кто-то есть. А что вы в дом не идете? Мама там, я знаю.
— Сидел и смотрел. Я только что пришел, а здесь у вас замечательно. Тебе нравится?
Она кивнула, и волосы влажным клоком навалились ей на лоб — черные, смолянистые, жесткие. Чанаргвановы. Она сердито отшвырнула их к затылку. На левом ухе ее массивно раскачивалась длинная золотая капля — клипс кристаллофона.
— Да… Только вот Дахр улетел, без него скучно. Я ему так завидую. Мне еще года два ждать, а он через отца выклянчил, улетел вне очереди… Я вот так никогда не умею. — Она безнадежно шевельнула рукой. — А вы кто?
Ринальдо прикинул, кто же он.
— Да так, знаешь… старый знакомый. А что это за цветы?
— Где? — Она обернулась. — А… Орхидеи… специальные, для этих широт. Мама сама выводила, вы разве не слышали? Об этом писали.
Ринальдо виновато развел руками.
— Не довелось как-то. Знаешь, за всем не уследишь. Ты не замерзла?
— Вот еще! — опять возмутилась она. — Я зимой купаюсь! С Дахром вместе. Это брат мой, — спохватилась она. — Везунчик. Вы с нами поужинаете?
— Если не стесню.
— Стесню… — Яркие губы ее недоуменно надулись. — Этакий домина на двоих. Гость каждый на вес даже не золота, а я уж и не знаю чего. Горючего для гиперсветовых кораблей, вот чего. Маме-то никто не нужен, а я… она хочет, чтобы я все время при ней сидела, вот буквально все время. Вы уж заходите, пожалуйста. — Она просительно взглянула на Ринальдо сквозь длинную блестящую челку, опять навалившуюся на глаза. Глаза огромные, пламенные, черные, как сливины, — отцовские глаза…
— Почту за счастье, — сказал Ринальдо.
Чари мягко и точно, как рысь, вспрыгнула к двери, минуя ступени. Ее плечо пронеслось мимо лица Ринальдо — круглое и светлое, блестящее не успевшими высохнуть каплями близкого озера. Ринальдо улыбнулся половиной лица и на миг прикрыл глаза. Плечо от матери.
— Надо же… — пробормотала Чари удовлетворенно. — Вот так идешь, идешь — и вдруг человека встретишь… Ма-ам! — звонко крикнула она и ударом ноги распахнула дощатую дверь. Изнутри густо и сладко пахнуло дачей. — Ма-ам! Тут к тебе ужинать пришли!
Ринальдо осторожно двинулся вслед за девушкой. Она раскачивала бедрами, стараясь казаться взрослее, и полотенце ее, как хвост, моталось вправо-влево. Ринальдо поймал себя на совершенно инфантильном желании дернуть за этот хвост.
— Не споткнитесь, тут доска из пола оттопырилась, — предупредила Чари, и Ринальдо споткнулся. Чари поддержала его ловко и небрежно. — Ну я же предупредила! — укоризненно сказала она.
— До старика долго доходит, — невнятно от смущения попытался оправдаться Ринальдо. Чари воззрилась на него — в сумраке коридора казалось, что глаза у нее светятся собственным светом.