Письмо живым людям
Шрифт:
Да пусть я сгорю, но ветла и щурята должны спастись!
Университет над холодной царственной Невой; Крым, зазубренный Карадаг, где я отдыхал и так скоропостижно влюбился в эту… длинноногую, и сама эта длинноногая, и те, в кого она влюблялась до и после меня…
Не остановить.
Солнце. Этакая прорва, этакий мешок раскаленной плазмы, лопнет и затопит все до Плутона, ничего не останется.
Как жить-то не хочется.
Тоска. Хоть ложись на землю и лежи, пускай дождик щелкает напоследок по спине. Пей из луж. Мэлор опустился на колени, потом на четвереньки, приблизил лицо к переплясу пузырей. Кажется, пузыри к хорошей погоде. Как это… к ведру. Вгляделся в темный, скачущий контур своей тени. Скорчил какую-то рожу. Плюнул. Встал.
В сверкающей пелене впереди уже угадывалось окончание аллеи и смутные очертания
Что же можно сделать? Что я могу сделать, что?!
«Координационный центр — дирекции Института физики пространства. Все эксперименты на установке М.Ю. Саранцева немедленно прекратить. Установку законсервировать до специального распоряжения. Быть готовыми к ее отправке на Землю в ближайшее время. Подготовить всю документацию. Астахов».
«Бекки, родная! Со мной все в полном порядке, так что за меня совершенно волноваться не надо. Но тут оказалось, что мне нужно сделать очень нужную и очень срочную работу. Поэтому когда поедем к пингвинам — по совести сказать, не знаю. Постараюсь поскорее. Очень хочу кормить их с рук, как ты показала. Очень люблю тебя, поэтому сделать эту работу должен. Целую. Привет всем нашим. Мэл».
— Проходите. Председатель Комиссии извещен и ждет вас.
Мэлор вошел в уже знакомый кабинет.
Ринальдо действительно ждал, будто и не сходил с того места, где оставил его Мэлор восемь дней назад. Он казался посвежевшим, и только усталая складка у рта время от времени принималась трепетать, словно крыло подбитой, умирающей птицы.
— Добрый день, — сказал Ринальдо. — Чем порадуете?
Мэлор даже не смог заставить себя сесть напротив Ринальдо на свое прежнее место — еще идя к столу, выкрикнул:
— Я знаю, как стабилизировать Солнце!!
Стало тихо. Пальцы Ринальдо медленно стиснули подлокотники.
Сколько этот кабинет слышал подобной тишины.
— Это невозможно, — настороженно проговорил Ринальдо. Мэлор поспешно выдернул из нагрудного кармана куртки пачку убористо исписанных листков, из толщи которой, плавно развернувшись, свесились едва не до пола воздушно колышущиеся языки рябых от цифр распечаток.
— По-моему, возможно. То есть я уверен. Я готов немедленно обсудить это с вашими экспертами. Во всяком случае, имеется колоссальный шанс. Эффект декваркования нейтрино, обнаруженный нами на Ганимеде… столь трагично… позволит отрезать Солнце от нейтринного фона Галактики. Вот… — Он протянул Ринальдо дрожащие листки. — Вы сказали, что ваши астрофизики убедились в необратимости процесса. — Ринальдо смотрел враждебно, недоверчиво; и, по мере того как Мэлор говорил, уверенность его таяла. — Они ошиблись… по-моему. Три года назад, после работ Стюарта по нейтрино, они могли бы… Впрочем, это было совершенно вне их компетенции. Одним словом, я с моей техникой… ну, в эн раз увеличенной, усиленной… Суть проста. До работ Стюарта само понятие обломка нейтрино было абсурдом. Стюарт теоретически предсказал возможность их существования, а я их теперь волей-неволей получаю. Декваркованные нейтрино не в состоянии подпитывать ядро. Мы заэкранируем Солнце, снимем излишек энергии и, пока процесс не замрет, будем держать его в нейтринном дефиците.
Ринальдо сидел не шевелясь, словно окаменев, но в его участившемся дыхании отчетливо стали слышны глубинные всхрипы.
— Кто может подтвердить ваши расчеты? — отрывисто спросил он.
— Любой из нашего института. Любой другой специалист по сверхслабым взаимодействиям. Экспериментальное подтверждение есть — взрывы кораблей.
— Хорошо, — медленно произнес Ринальдо. — Это очень хорошо.
Он еще не знал, что предпринять.
Ведущая группа лучших в мире экспертов клялась, что воспрепятствовать
Наверное, это так. Наверное, талантливый мальчик прав, он специалист. Во всяком случае, это действительно колоссальный шанс. Значит, ничего не надо было делать! Просто сообщить вовремя на Ганимед. Всего-то надо было — допустить к информации по Солнцу шестнадцать человек персонала Института физики пространства на Ганимеде. Почему этого не сделали? Кто был тогда председателем Совета, кто составлял списки? Шуман? Преступник! Все зря!
Сотни тысяч жизней…
Теперь строить вокруг Солнца барьер из генераторов, которые все спасли бы, если бы их придумали вовремя, если бы тремя годами раньше узнал о происходящем этот мальчик, или этот Стюарт, или еще кто-нибудь, о ком я не имею представления и никогда уже не буду иметь, и не смогу зачислить в список допущенных к информации, ибо в список зачисляют уже после сделанного, а не до. Оттого, что на деяние не рассчитывают. Оттого, что никогда не знаешь наперед, что кому нужно сказать, чтобы через десять, через двадцать лет это дало бы науке возможность творить не смерть, а жизнь, и потому надо говорить или все всем, или ничего никому, и выбираешь второе, потому что говорить все всем просто невозможно, физически невозможно, это информационный потоп… Все — всем. Не коттеджи всем, не модные орнитоптеры всем, не одежду всем на любой вкус — информацию. Невозможно.
Поздно.
Мы увязли. Мы увязли!!!
Мальчик. Всего ты не знаешь. И у меня уже нет сил сидеть под твоим обвиняющим взглядом, нет сил сызнова начинать о том, что строившиеся в дикой спешке колоссальные заводы горючего для звездолетов уже отравили Антарктиду отходами. Два из них удалось вынести на Венеру, но один — на Земле, самый первый, здесь проще и быстрее, нам нужно было искать планету по всей Галактике… И вот чаек больше нет, нет пингвинов, нет сверкающих льдов, и океан превращается в тяжело колеблющуюся пустыню. Течения разносят отраву, завод на полном ходу, и бороться нет возможности. Будет ли Терра, не будет ли — мы смертельно ранили Землю сами, и через четыре, хорошо — пять лет здесь нельзя станет жить; даже законсервировав завод, остановить растекание яда можно разве лишь вылив в океан миллиарды тонн какого-нибудь нейтрализатора, который еще не создан, не придуман даже, для производства которого понадобится целая новая отрасль и который скорее всего истребит жизнь еще вернее. Мы торопились. Нам было не до Земли, которая все равно сгорит. И этого я уже не скажу тебе, я уже не верю, что ты меня простишь. Не я это начал, я сам узнал обо всем только год спустя после начала ада, когда Шуман вызвал меня и сказал: «Выручай. В этой каше нужна твоя интуиция», — хотя какая это интуиция, просто совесть… Но не простишь ты меня. Меня. Потому что я рядом. Потому что именно я захотел перестать врать.
Мэлор ждал.
Да что же это за издевательство?
Заклинаю тебя, молю, пусть будет взрыв!
Что же делать? Отменять все? Бороться за океан? Строить генераторы, которые утихомирят светило? А если не утихомирят, если снова ошибка — и плюс упущенное время… Проверять? Собрать Совет. Перед ним… нет, перед целой Землей и планетами заявить: мы убили двести тысяч народу, мы отравили невозвратно уже седьмую часть планеты, мы обманывали вас всех несколько лет — по ошибке? Потому что побоялись когда-то сказать правду тем, кто мог нас спасти? Мог и не спасти, да, — но мог и спасти? И по халатности погубили свой мир? По недосмотру?
По неграмотности?
По тщеславию?
Все зря… Не нужно было лихорадочное строительство гиперсветовых монстров, горячечное возведение громадных заводов, унизительные генетические освидетельствования, ложь… А все муки последних дней — какая насмешка!
Выйти и сказать: мы уж приготовились бросить гореть четыре пятых человечества, четверых из каждых пяти, — но недоразумение разъяснилось?
Но не будем расслабляться, засучим-ка, друзья-товарищи, рукава еще повыше и начнем снова спасаться уже не от огня — от воды?