Шрифт:
Зера ИБРАГИМОВА
ПИСЬМО
Слова говорят или слишком рано, или слишком поздно.
Вы поняли смысл этой фразы из старого фильма раньше, я - позже. Вы, как всегда, правы. Слова говорят или слишком рано, или слишком поздно.
Но я скажу вам то, что хочу сказать, чтобы переломить смысл этой фразы.
Я слишком поздно сказал вам свои слова, но я знаю, что вы можете перекрутить себя, преодолеть и выбросить из своей души то, что должно исчезнуть из вашей жизни,
Человек должен сам носить в себе бога. Если в душе его нет, его ничем туда не вложить: ни мессой Баха, ни реквиемом Моцарта, ни "Тайной вечерей" Леонардо да Винчи. Или он есть в человеке, или его нет. Поэтому никогда робот с его тремя законами роботехники не будет человеком. Никогда для робота не будут звучать эти слова из Библии: "Сильна как смерть любовь". Никогда для него не будет "ревность как ад тяжка". Никогда он не узнает, что "стрелы ее - стрелы огненные". Поэтому никогда робот со всей его самоотверженностью и преданностью не будет человеком. Потому что никогда он не скажет тому, кому причинил боль и кто его презирает: поцелуй меня.
Робот с его тремя законами роботехники никогда не поступит непорядочно по отношению к человеку, но мужчины часто поступают непорядочно по отношению к женщине. И я тоже не устоял и поступил непорядочно по отношению к вам.
Когда я приехал на станцию, я увидел там четырех женщин. Три из них прошли мимо меня, не задев, но четвертая вошла в меня так, что я видел ее и тогда, когда ее не было рядом со мной. Я не знаю, что такое любовь с первого взгляда, но я слышал о ней и, наверное, чувство, охватившее меня можно назвать так - ведь три женщины были для меня как манекены, и лишь четвертая была живым человеком, чьи мысли я хотел знать, чье мнение было для меня важно, в чью душу мне хотелось проникнуть, чьей руки - коснуться. Поэтому я не устоял и совершил подлость, которую не совершил бы робот. Я не смог отказаться от возможности прикасаться к вам, вас обнимать и с вами разговаривать, стремясь узнать то сокровенное, что составляет вашу душу.
И я все это получил.
Вы ласкали меня и говорили мне свои самые затаенные мысли, которые не расскажешь человеку, каким бы близким он ни был, потому что вы рассказывали роботу, а робот не передаст другим ваши сокровенные мысли: передав их, он нанесет вам вред и тем нарушит первый закон роботехники. Все ваши слова и ласки не предназначались мне, они предназначались роботу, и когда мне становилось нестерпимо тяжело, я говорил вам: поцелуй меня.
Я слишком поздно понял, что вы испытали, узнав, что я не робот, а человек.
Вы правы. Это
Робот никогда не будет человеком.
Но вы человек. И вы можете перекрутить себя и выбросить из своей жизни то унижение, которое испытали, узнав, что слова, которые предназначались роботу, слушал человек.
И ваша нежность, которая не была нужна никому из людей, вас окружавших, которую вы отдали роботу, зная, что он будет хранить молчание, подчиняясь первому закону роботехники, всю вашу нежность вы отдадите мне. Она мне нужна, без нее мне больно, и, как тогда, когда вы считали меня роботом, я говорю вам: поцелуйте меня.
Вы, как всегда, правы. Никакой сложной техникой, никакими ухищрениями науки не создать Пушкина. Тот, кого искусственно создали в той повести, которую мы все так бурно обсуждали, не был и бледной его тенью. Это было совсем другое существо, в которое вложили знания о Пушкине. Да, это было очень глупо считать, что достаточно вложить в искусственный интеллект все знания о той эпохе, все произведения, письма, рукописи, рисунки Пушкина, и можно будет возродить его личность.
Робот никогда не будет человеком.
Создатель пишет картину, кладет кистью мазок за мазком, наносит тончайшие, незаметные штрихи и создает шедевр, и если этой картине будет не доставать хотя бы одного его легкого прикосновения кистью, не будет гениального творения.
Однажды утром Пушкин увидел первый снег, покрывший куртины и кровлю, и это оставило след в его душе: легкий незаметный мазок кистью создателя. Он слушал сказку и впитал ее своей детскою душою. Рябь ветра на ровной поверхности пруда; звуки клавикордов, на которых играла его мать; та летняя дорога, по которой он шел в Петербург с палкой в руках; слова и встречи, о которых он забыл,- все легкие мазки творца оставляют след его кисти на полотне, и без них нет Пушкина.
Поэтому никогда робот не будет человеком. Никогда робот не упадет и не ушибет свою детскую коленку, и никогда мать не поцелует ему ушибленное место, чтобы оно не болело.
И поэтому я прошу вас, поцелуйте меня, потому что мне больно.