Письмо
Шрифт:
— Чего делать? Сходку собирать — вот чего! — посоветовал один из стариков. — Звони! Эдакое, самделе, ребята, дело важности первостатейной, а мы сидим, думаем. Звони!! Скликай народ! Объявляй письмо, Харламп Васильев! Обсудим дело все сопча, миром, кого нам слушать: графа опять аль этих. С этими тоже шутки плохи, ну-ка да не приедет?!
— А, дурак, прости, господи! — воскликнул Харламп Василич. — Тебе русским языком сказано: «скоро буду». Врать он, что ли, станет, как ты полагаешь?
— Звони! Нечего зря языком бить, время терять. Зво-о-ни!!!
IV
Через
Одним из первых на этот отчаянный звон прибежал председатель сельского совета, молодой демобилизованный красноармеец Игнашкин и, увидя дергавшего изо всех сил за веревку, привязанную к языку колокола, старика, подбежал к нему и закричал:
— По какому случаю звон? Что такое?
Старик отмахнулся от него левой рукой (не мешай, дескать) и крикнул:
— Граф едет! На-днях ждать надо. Землю всее нам дарма отдает! Дарит!!!
— Что ты, чорт, очумел, что ли?! — закричал председатель. — Какой граф? Брось звонить!
— Чего брось! Не брось, а надо! А ты не ори на меня, не велик господин-то! Вон Харламп Васильев письмо получил. Не мешай.
И еще с большей энергией задергал веревку. Вскоре под липу со всех концов деревни набежал народ: мужики, бабы, девки, ребятишки.
Звон, наконец, прекратился, и набравшийся народ, не зная, зачем его скликали, ждал объяснения.
— По какому случаю звонил? — опять, как и давеча, крикнул председатель сельского совета, обращаясь к звонившему старику.
Тот утер рукавом рубахи запотевшее лицо и, кивнув на Харлампа Васильича, сказал:
— Вон у кого спрашивай! Нащет графа звон был. Едет, ишь!
Тогда на сцену выступил Харламп Василич. Прежде всего, он высморкался, утерся, обдернул на себе пиджачишко и закричал:
— Православные, прислушайтесь к словам моим! — И, подождав немного, чтобы затихло, продолжал: — Православные! Докладаю вам для праздника святителя и чудотворца Николая, какую нам всем создатель всевышний послал для праздника нечаянную радость. Помолимся, православные! Помолебствуем! В скором времени ожидайте нашего благодетеля и владетеля графа Анатолия Викторыча. Едет сюды из изгнания. Мне, рабу недостойному, письмо собственноручное изволил прислать. Эва оно! Глядите!!
Он поднял руку с письмом и показал всем.
— Про-о-сим! — покрывая все голоса, закричал какой-то курносый молодой малый насмешливым голосом. — Про-о-сим! Не умеешь сам-то! Давай сюда, я прочитаю.
— Читай, Агапка! Вмазывай, чтобы всем слыхать было. Встань повыше, чтобы видать нам тебя было. Начинай! Становись вон на пень-то, вмазывай!
Агапка вскочил на какой-то пень, оставшийся после другой, когда-то стоявшей здесь, поваленной ветром липы, взял из рук Харлампа Василича конверт, вынул из него письмо, развернул, откашлялся и громко, насмешливо сказал:- Ну-ка, что тебе эта сволота, граф твой, пишет?!
Харламп Василич, услыша такую «дерзость», даже присел от неожиданности, а потом,
— Слушайте, граждане! — заорал Агапка. — Начинаю! Ну, во имя отца, и сына, и святого духа, господи, благослови! (Чтец перекрестился) «Здравствуй, Харламп! — насмешливо начал он, и этот его насмешливый тон как-то сразу передался слушателям. — Жив ли ты?» Он засмеялся и воскликнул: — Жив, нашелся! Эвон стоит, разиня рот. Возьми его себе, повесь на шею!.. Товариши, помните ли вы, граф спрашивает, его сиятельство, а? Нет? Ну, так и запишем!
«А я вот, — опять продолжал он, — помню о вас обо всех, а об тебе, Харламп, в особенности»… Слышь, Харламп Василия, какой тебе почет?
— Сволочь! — закричал Харламп Василич со слезами в голосе. — Я жаловаться стану!
— «Помнишь ли, — возвышая голос, продолжал чтец, — мой верный слуга, как ты ездил со мной? Возил меня со станции на тройке в мое имение? Где теперь эта тройка?»
Тройка-то где? А мы ее вашеся, когда я, простите, Христа ради, в комитете бедноты состоял, тогда еще раскассировали. Ну, еще что тут?
«Удивляюсь я, Харламп, повторяю, и поражаюсь, как вы все терпите и переносите? Неужели вам теперь лучше, чем было со мной? Скажи, обижал я вас? Нет! Кто помогал вам? Я! Кто наблюдал и жертвовал для благолепия храма, построенного моими предками? Все я же! А в наш престольный праздник, помнишь, Харламп, моя жена обносила вас всех из своих рук по бокалу вина и по пирогу!»
Помните, ребята, это?! — закричал Агапка. — Помним, вашеся! Спасибо! По горло были сыты вашими пирогами!
«Как была умилительна и сердечна эта картина слияния высшего сословия с низшим! Помнишь, Харламп, как священник наш, батюшка отец Геннадий (жив ли он?)…»
Чорт ли ему сделается, жив! Все такой же, как был при вашем сиятельстве. Вас ждет.
«Как он купно со мною, с тобой и с церковным старостой Егором (поклонись от меня ему, если он жив)…»
Егор? Эна стоит, бороду выставил! Живехонек!
«В великую пятницу на страстной неделе при стечении в нашем храме всех православных моих крестьян обносили мы вокруг престола плащаницу, божественное тело христово. Я плачу, Харламп, вспоминая это!»
Плачешь ты, вашеся, да не об этом!
«А не осквернили ли, не уничтожили ли памятники, стоящие на могилах моих родителей и предков? Помни, Харламп, они для меня дороги! Не вырубают ли мой парк! Сохранен ли мой лес?»
Сохраняем! Спасибо, что не успел его спустить. Сохраняем! Не беспокойся, вашеся!
«Скажи, Харламп, и объяви на сходке слова мои моим верным и, знаю я, любящим меня крестьянам, чтобы они до моего приезда берегли бы его».
Слушаем! Бережем!
«А землею моей можете пользоваться, распахивать ее, снимать покосы, а я думаю по приезде моем подарить ее вам в полное ваше владение».
Вот за это спасибо, вашеся! Только опоздал ты, мы и без тебя управились, взяли.
«Относительно этого я и графиня решили в вашу пользу».