Письмоносец
Шрифт:
Вот что они шепчут.
Ранним вечером он случайно сталкивается с Лэрке на улице. Она спешит, но спрашивает, не хочет ли он билет на концерт сегодня вечером. Ему надо только подойти к билетной кассе и сказать, что он от нее.
Каспар ждет в фойе концертного зала с билетом в руке, но дают третий звонок, и ему приходится идти в зал. По обе стороны от него сидят люди, но Лэрке нет. Он листает программку туда-сюда. Ни один из солистов не носит ее имя. Свет меркнет, и начинается музыка. Лицо Каспара светится, люди с раздражением отворачиваются, он решает: пусть думают
Каспар ждет в фойе, Лэрке выходит и обнимает его. Спина у нее взмокла.
— Пойдем со мной, — говорит она и тащит его за собой по черной лестнице.
Они идут темными коридорами, всюду люди, смывающие грим, люди, бродящие с цветами, люди, убирающие свои инструменты. Пахнет пылью, потом и краской. Лэрке открывает дверь в конце коридора.
— Вот моя квартира, — говорит она и поворачивается кругом, — ее для меня нашла моя старая учительница. Она прямо под сценой, мне слышно, как топают наверху. Окон здесь нет, зато мне слышны все концерты, я могу следить за репетициями. Через вентиляционную шахту дует ветер, так что я знаю еще и то, какая погода.
Она кипятит воду для растворимого кофе, они садятся, беседуют о старых временах и смеются. Когда Каспар поднимается, чтобы уйти, она спрашивает о ягненке.
— А что, разве он не у тебя? — спрашивает он. — Когда ты переехала, он исчез.
— Нет, — отвечает она, — я его оставила у тебя.
Они смотрят друг на друга, раскрыв рты.
— Но ведь нельзя, чтоб он бегал по улицам один, — говорит она.
Каспар ходит по своей комнате, хотя там и мало места. Джек оставил на кухонном столе свежий журнал, и он прочитал его. Там большая фотография Софии. Она призрачно крупнозерниста и увеличена во много раз, но на ней определенно она. София идет по дороге из Форехайма в город. Он не видит ее лица, но держится она прямо.
За несколько недель до середины лета Каспар чистит свою униформу, зашнуровывает ботинки и вешает через плечо почтовую сумку. Он убеждается, что письмо от Софии к Мире все еще лежит там, в отделении для непереданных писем. Каспар густо намазывается солнцезащитным кремом, надевает шляпу и очки и идет в солярий «Солнце Мира» за концертным залом. Там пахнет п'oтом, кремом от солнца, солью и теплом. Он делает шаг назад.
— Чем могу вам помочь?
За прилавком стоит очень загорелая большегрудая девушка. На ней коротенькая блузка, она улыбается белоснежной улыбкой. Из колонок льется поп-музыка.
— У нас есть спецпредложение на суперсолнце до двенадцати, — говорит она.
— Мне не надо в солярий.
— Гм, — говорит она и смотрит на него.
— Я ищу Миру.
— A-а, шефа. Ее сегодня нет. Мира ездит по всем соляриям и проверяет, все ли в порядке. Когда-нибудь она заедет и к нам.
— Спасибо, — говорит Каспар. — Можно я подожду?
— Да.
Он вытаскивает из автомата бутылку газировки, садится на деревянную
В журнале статья про короля. Теперь он мало-помалу окопался в своем дворце на месяц. Полиция подумывает метнуть в окно бомбу со слезоточивым газом, чтобы проверить, есть ли там признаки жизни.
Каспар отшвыривает журнал прочь и некоторое время смотрит на посетителей. Сразу видно, кто ходит сюда каждую неделю, а кто пришел впервые. Новички осматриваются, расспрашивают о ценах и как что делать. Они осторожно заходят в кабинки и запираются. Как будто хороший загар на самом деле должен приходить изнутри.
Каспар ждет много дней. Он приходит к открытию солярия и уходит с его закрытием. Теперь девушки уже знают, как его зовут. Они болтают о пустяках и каждый день спрашивают, не хочет ли он позагорать. Это освежит его цвет. Он каждый день отвечает, что загорать в солярии вредно. Это все знают. Каспар спрашивает, слыхали ли они про такую болезнь — альбинизм, она вызывается ферментальным дефектом, когда в организме не хватает тирозиназы: она расщепляет аминокислоту тирозин, которую мы получаем с пищей. Если она не расщепляется, она просто накапливается в теле и вызывает недостаточную пигментацию. Слыхали?
— Не, по-моему, я о таком не слышала, — отвечают девушки, облизывают губы и складывают их трубочкой.
Потом они фыркают и оставляют его в покое на весь день.
Просидев на скамейке почти две недели, он научился узнавать большинство посетителей. Они чернеют от загара все больше и больше. Некоторые — совсем по-африкански. Они выходят из солярия, гордо выпятив грудь.
— Каспар, ну попробуй! — говорят девушки и поводят бедрами в обтягивающих брюках. — Лампу для лица можешь выключить. Хоть на пятнадцать минут, от этого еще никому вреда не было.
Один посетитель проходит мимо и сдает два кусочка черной пластмассы, которые надо класть на глаза в солярии.
— Это лучше, чем темные очки, — говорит одна из девушек, — а то глаза будут как у панды, а это очень некрасиво.
— Каспар, сейчас солярий номер три не занят, — говорит та девушка, которая улыбается больше всех. Она еще иногда подрабатывает моделью. Это вполне понятно.
— Я сейчас его почищу, — говорит она, — иди за мной, я тебе покажу, что и как делать.
Она входит в кабинку, склоняется над солярием и объясняет Каспару, на какие кнопки нажимать. Затем девушка уходит, захлопнув за собой дверь. Каспар знает, что делать. Снять одежду, лечь внутрь, закрыть крышку, надеть пластмассовые наглазники, настроить на лампу для лица и нажать на черную кнопку.
— Раздеться не забудь, — кричит девушка из-за двери.
Каспар чувствует запах ее духов, он стоит совсем тихо, она стучится:
— Не забудь запереть дверь.
Он раздевается, намазывается кремом от солнца, нажимает черную кнопку и остается стоять. По кабинке разливается мерцающий голубой свет. Ему кажется, что его кожа пылает.
— Ты не лег, — кричит девушка, — я твои ноги вижу!
Каспар кричит в ответ что-то грубое, быстро открывает крышку и заползает внутрь. Сине-лиловый свет такой же резкий, как на леднике, только здесь он теплый. Он закрывает глаза и вдруг вспоминает, что забыл пластмассовые наглазники. Каспар пытается расслабиться и не думать о том, что кожа облезет и что будет больно. Едва девушки увидят, что с ним бывает, они перестанут к нему приставать. Кожа чешется.