Питбуль
Шрифт:
Шефер нахмурился и перевел взгляд с Бертельсена на дорогу, потом снова на Бертельсена.
– Ты о чем?
– Интуиция следователя, Шефер. – Бертельсен постучал указательным пальцем по носу. – Только не говори мне, что ты не учуял, что пахнет жареным.
Шефер остановился на красный и без всякого выражения смотрел на Бертельсена, пока светофор не переключился на зеленый, а сзади не засигналила черная «Тесла».
Он покачал головой:
– Не понимаю.
– Ну блин, – цокнул языком Бертельсен. – Если ты не понимаешь, что я имею в виду, то ты здорово сдал, старик.
– Отстань, а! – фыркнул Шефер. Он нажал на газ и повернул налево на Дроннингенс Твергаде. – Я же не…
– Вот почему Микала тогда уволилась. Неужели ты не понял? Разве ты никогда не замечал, что она… Эй, тормози, это здесь! – Бертельсен указал вперед через лобовое стекло. – Видишь вывеску с надписью «Bazaar»? Остановись там, я сбегаю за едой.
Шефер подъехал к тротуару и посмотрел на фасад.
«Bazaar» оказался вовсе не маленькой грязной шашлычной с голой лампочкой на потолке, как он себе представлял, а респектабельным заведением с дизайнерской мебелью и окнами от пола до потолка. Он вмещал добрую сотню человек. Дверь была распахнута, но свет в помещении не горел, и Шефер увидел перевернутые стулья на стойке бара.
– Похоже, они еще не открылись, – сказал он.
– Да, но повара на кухне уже вовсю работают, мне здесь обычно быстро готовят заказы навынос. Через десять минут приду!
Бертельсен выскочил из машины и захлопнул за собой дверь.
Шефер пронаблюдал, как он вошел в ресторан и поздоровался с каким-то молодым хипстером в татуировках. Они поприветствовали друг друга, как старые друзья, и вместе исчезли в глубине помещения.
Шефер включил радио и стал переключать каналы, стараясь найти что-нибудь вразумительное, но ему попадались только подростковые песенные страдания, иммигрантский рэп или радиоведущие, смеявшиеся над собственными шутками. Он выключил радио и стал молча наблюдать за уличным движением, обдумывая слова Бертельсена.
Он сдал.
Шеферу не понравилась эта мысль. Если он на что-то и мог полагаться, так это на свое шестое чувство. На интуицию следователя.
Он достал из внутреннего кармана записку и разгладил ее пальцами. Это был розовый стикер, на котором Элоиза записала имя накануне вечером, перед тем как уехала. Он скомкал его в ту же секунду, как за ней закрылась дверь, но ночью около трех часов очнулся от лихорадочного сна и лежал в темноте, прислушиваясь к дыханию Конни и размышляя о загадочных признаниях Элоизы и Яна Фишхофа.
В половине пятого он встал, спустился на кухню и достал записку из мусорного ведра.
В рассказе Элоизы было что-то такое, что засело у него в уме и теперь точило его мысли.
Око за око… Зуб за зуб… То, что ты делаешь другим, к тебе и возвращается…
Что хотел сказать Ян Фишхоф?
Конни постоянно пересказывала истории, которые слышала в Патронажной службе – исповеди людей, которые на смертном одре испытывали необходимость признаться во всем – от прелюбодеяния до мошенничества. Матери и отцы оплакивали упущенное время, что могли провести с детьми, которые по той или иной причине отвернулись от них. Люди в последние часы жизни рассказывали о жестоких
Они должны были оставить подобные воспоминания в этом мире, прежде чем перейти в иной.
Он достал мобильный и негнущимся указательным пальцем ввел имя в полицейский регистр CPR [9] .
Где-то под грудой бумаг зазвонил мобильный телефон. Стол Элоизы Кальдан на ее рабочем месте в «Demokratisk Dagblad», как обычно, был завален записными книжками, вырезками и разного рода судебными документами. Клеевыми стикерами, стаканчиками из-под кофе и ручками, которые писали только время от времени.
9
Регистр идентификационных номеров подданных Датского королевства.
Она успела ответить, прежде чем звонок оборвался.
– Алло?
– Д-алло! – бодро протрещал голос Шефера на другом конце провода. – У тебя есть минутка?
– Да, если очень быстро, – Элоиза переложила телефон в другую руку и продолжила писать на бумагах, которые готовила, – через три минуты у меня редакционное совещание.
– Хорошо, я только хотел сказать, что проверил имя, которое ты оставила вчера вечером.
– Правда? – Элоиза перестала писать. – Спасибо, Шефер, это очень мило с твоей…
– Да, но я ничего не нашел. Ни в регистре CPR, ни где-либо еще.
У Элоизы упали плечи.
– Но ты говорила, что твой приятель родом из Южной Ютландии, – продолжал Шефер, – поэтому я позвонил одному парню по имени Петер Зельнер, моему знакомому по полицейской академии. Он следователь и живет в Гростене. До середины нулевых в городе был большой полицейский участок, но сейчас он закрыт, и… да, не думаю, что у них в городе вообще есть полиция. Ближайший дежурный офицер сейчас, вероятно, в Сеннерборге, по крайней мере, Зельнер там, так что…
– У меня всего пара минут, Шефер.
– Ну, я спросил, не знает ли он кого-нибудь по имени Мадс Орек, то есть не встречалось ли ему это имя по каким-либо причинам на работе. Да, действительно, сказал он, но человека, о котором он подумал, звали Мазорек. Не Мадс Орек.
Шефер произнес имя по буквам, и Элоиза записала его на клочке бумаги.
– Это по-немецки или по-польски или что-то в этом роде, так что, может быть, ты неправильно поняла Фишхофа, и поэтому я ничего не смог найти в архивах?
– Вполне вероятно. – Элоиза прикусила губу, размышляя над тем, что сказал Шефер. – Так это фамилия, говоришь? Мазорек – с ударением на первый слог?
– Мазорек, да. Том Мазорек. Он из Ринкенеса.
– Ладно, по крайней мере, место совпадает. Там родился и вырос Ян Фишхоф. Что ты можешь рассказать об этом человеке?
– Немного. Я не углублялся в детали, но вижу, что он погиб в 1998 году и что он…
– Значит, дело есть? – Элоиза выпрямила спину.
– Нет, там был какой-то несчастный случай. Похоже, здесь не за что зацепиться.