Питер
Шрифт:
— А ты как думаешь?
Теперь сдать снаряжение под роспись. Часть вещей — личное имущество Ивана, остальное являлось собственностью общины. Он начал стягивать тонкий свитер через голову, охнул, схватился за правый бок. Чертова фигня! Иван скривился, застыл от боли. Похоже, все-таки ребра. Катя тут же бросилась на помощь, помогла снять свитер. Женщины, подумал Иван. Вы так предсказуемы…
Все бы вам котят спасать. Или тигров.
— Ты с кем подрался? — спросила Катя, бесцеремонно ткнула пальцем в грудь, прямо
— Нет.
— А так?
От следующего тычка Иван согнулся, воздух застрял где-то между лопаток. Он замычал, помотал головой.
— Ага, — сказала Катя. — Хорошо. Будем лечить. — она вернулась с тазиком и марлей.
Иван выпрямился, открыл рот. Катя уперла руки в бока, вскинула голову:
— Если ты сейчас скажешь это свое идиотское «бато-ончики», я тебя под башке двину… вот этим тазиком, понял?!
Когда с обработкой ран и ссадин было покончено, Катя ушла выплеснуть таз. Потом вернулась и принесла Ивану воды напиться. Он единым махом осушил граненый стакан, сразу еще один — стало лучше. Катя уже не выглядела такой злой. Пока Иван умывался, она достала из мешка чистую смену одежды. Положила ее на койку рядом с Иваном, выпрямилась, спросила небрежно, словно невзначай:
— Значит, завтра?
— Ты красивая, — сказал Иван. Катя посмотрела на него. — И очень умная. И у нас действительно могло что-то получиться.
— Но не получилось, — Катя выдохнула легко. — Обними меня напоследок, Одиссей.
Иван покачал головой.
— Не могу. Прости.
— Почему?
Он дотронулся до ее волос, отвел темную прядь с лица. Улыбнулся одними глазами.
— Я почти женат. Наверное, это глупо, как думаешь? — он взял ее за подбородок и поднял ей голову. Посмотрел в глаза. — Это глупо?
— Нет, — сказала Катя. — Ты, сукин ты сын. Ты счастливчик. Ты должен в ногах у нее валяться и бога благодарить за нее, придурок чертов! Понял?!
— Да.
В темноте за стеной они слышали храп. Фонарики над входом переключились на другой свет — таймер сработал. Теперь палатка была залита красным светом — словно наполнена кровью.
— Ты моя царица Савская. Моя Юдифь.
— Льстец, — сказала Катя. — Ты хорошо изучил библию, я смотрю, — Катя отвернулась, начала перебирать инструменты. Взяла эластичный бинт. — Подними руку.
— Я хорошо запоминаю истории про женщин.
Катя улыбнулась против воли. Закончила перематывать его ребра, закрепила узел. Снова загремела бачком с инструментами. В палатке установилась странная, напряженная тишина.
— А она? — спросила Катя наконец.
— Что она?
Катя остановилась и посмотрела на него.
— Кто она тебе? По библии.
— Моя будущая жена, — ответил Иван просто.
Катя то ли всхлипнула, то ли подавилась — Иван толком не понял.
— Повезло тебе, придурок. Ну-ка, подними голову!
Он поднял голову. Увидел в Катиных зрачках белый силуэт убегающего в тоннель тигра… Моргнул. Показалось. Катя наклонилась и начала мазать ему лоб вонючей холодной мазью. От ее дыхания было щекотно и смешно.
В следующее мгновение Катины губы оказались совсем близко.
— Иван, смотри, что я добыл!
Пашка ворвался в палатку. Замер. Иван с Катей отпрянули друг от друга. Пашка прошел между ними, с грохотом поставил бочонок на стол, повернулся. Неловкая пауза. Пашка оглядел обоих и сказал:
— Что у тебя с рожей?
— Стучать надо, вообще-то! — сердито сказала Катя, — Павел блин Лександрыч.
Пашка только отмахнулся.
Иван поднял руку и потрогал лоб. Болит. Странно, вроде маской противогаза было закрыто, а поди ж ты.
— Обжегся.
— Че, серьезно? — Пашка смотрел на него с каким-то странным выражением на лице — Иван никак не мог сообразить, с каким. — И как это вышло?
Рассказывать целиком было долго.
— Ну… как-как. Карбидка рванула, — сказал Иван чистую правду. — Вот и обожгло.
— Серьезно? — Пашка притворно всплеснул руками. — А-афигеть можно. Ты с ней что, целовался что ли? С карбидкой?
— Пашка! — прошипела Катя.
— А что Пашка? — изобразил тот недоумение. Иван давно заметил, что эти двое терпеть друг друга не могут — еще с той поры, когда он с Катей закрутил роман. Интересно, что когда он познакомился с Таней, Пашка почему-то успокоился… Вообще-то, знал Иван ее давно, но как-то все внимания не обращал. Идиот. А тогда, после нелепой смерти Косолапого…
К черту.
Иван встал, потрогал эластичный бинт, перетягивающий ребра. Бинт был желтый, старый, не раз стираный. Общество, блин, вторичного потребления! Так назвал это профессор Водяник? Еще он рассказывал: раньше, в средние века, при монастырских больницах хранились бинты со следами старой крови и гноя, застиранные чуть ли не до дыр. Ими, мол, еще святой Фома или кто-то там лечил раненых. К язвам прикладывал. Мда. А выбросить нельзя, потому что руки святого касались, бинты теперь исцеляют лучше…
Водяник говорил, что святость все-таки передается хуже, чем микробы.
А то мы бы все уже в метро с нимбами ходили.
Иван встал с койки, прошел к большому зеркалу с выщербленными краями, что стояло на столе. Оглядел себя. Синяк на груди, действительно, замечательный. И красная полоса на лбу тоже ничего. Иван повернул голову — вправо, влево. Как раз для завтрашней церемонии.
Диалог за его спиной перешел в прямую схватку.
— Паша, к твоему сведению, — говорил Пашка язвительно. — С карбидками не целуется. Потому что у него — что?