Питирим

Костылев Валентин Иванович

Успокоился епископ, когда поехали лесами. В проселках, прикрытых соснами, стало потише. Кони и сам ямщик приободрились.

– Скоро ночлег, - наконец проговорил мирно епископ.
– Ты не озяб?

Варсонофий заерзал в тулупе, стараясь обернуться к Питириму.

– Мне хорошо, ваше преосвященство, благодарствую.

Ямщик, услышав разговор позади себя, обернулся тоже к епископу и сказал с заискивающей улыбкой:

– Теперь потеплеет, ваше преосвященство. Вьюга, она к вечеру-то свернется...

От волков да

от рысей (кстати, и от воров) епископ взял пистоль, которую и держал теперь в руке. На днях Волынскому, ездившему в Балахну на облаву беглых, пришлось столкнуться с волчьей стаей у деревни Копосово. Чуть не сгрызли, окаянные, и самого помощника губернатора. Целое сражение произошло. Зверь обнаглел в последнее время, лезет в дома, набрасывается на путников, режет скотину - потерял всякий страх. Говорят старики: кровью человеческой пахнет на земле; ни одно царствование, даже Ивана Васильевича Грозного, так не смердило кровью, как нынешнее царствование Петра. Кровь проливается повседневно и повсеместно и обыкновенно. Дикая бродячая собака больше уверена в своей жизни, чем человек. Ни у одной твари крови не выпускается теперь столько, сколько у него, у человека. Вот почему зверь и задрал нос, стал нахальничать.

Так думал сидевший на облучке ямщик, так думали, собственно, многие и по деревням; человек на нет сведен - от этого все зло, поэтому и от зверя уважение к нему всякое пропало и страх тоже. Презирает и зверь людей. Заразился от царя. За слабость презирает.

Возок падал с одного бока на другой, наваливая то епископа на Варсонофия, то Варсонофия на епископа, хотя старец в испуге и делал всяческие усилия, чтобы не валиться на его сторону. Пот выступил от напряжения.

К вечеру пристали к Гороховцу. Подкатили к дому одного знакомого епископу попа. Погода поутихла. Поп выскочил на крыльцо встречать со всей семьей - все полезли под благословение епископа. Звали попа Панкратий. Бородатый, широкоплечий, с большой лысиной поверх лба. Смотрел весело, не робел.

– Тоже был раскольщиком, - с самодовольной улыбкой показал на него Питирим.

Отец Панкратий низко поклонился.

– Тщанием вашего архиерейского священства приобщен к свету истины... Благодарствую.

Жена его, рыжая, худая и веснушчатая беременная женщина с кроличьими глазами, тоже поклонилась. Дети, количества которых не мог учесть Варсонофий, толкались кругом, разинув наивно рты, блеяли, как стадо молодых овец. Питирим, важно откинув голову и распахнув лисью шубу, крытую черным штофом, быстро прошел внутрь поповского жилища. Хозяйка принялась возиться у очага, раздувая огонек, стуча горшками.

Когда уселись по местам, первые слова епископа к хозяину дома были о том, что слышно в окрестности о разбоях. Поп оживился. Жена его вздохнула, перестала возиться.

– Бабья шайка пожаловала в эти места... Пограбили монастырь, монашенок разогнали... На Владимирской дороге купецкий обоз разбили...

Самый

старший мальчик принес из соседней каморки какой-то листок и положил его перед епископом. Питирим погладил мальчика, потрепал за нос с добродушной улыбкой.

– Ну посмотрим, что тут такое?

– В деревнях песню распевают, - с увлажненными от отеческой нежности глазами вмешался поп Панкратий.
– Разбойничья атаманша сочинила, а он ее списал...

Питирим нахмурился, начал вслух читать:

Загуляла я, красна девица, загуляла

Со удалыми со добрыми молодцами,

Со теми же молодцами, со ворами.

Немного я, красна девица, гуляла,

Гуляла я, красна девица, тридцать шесть лет.

Была-то я, красна девица, атаманом

И славным и пресласным есаулом.

Стояла я, красна девица, при дороге

Со вострым со ножичком булатным;

Ни конному, ни пешему нет проезда...

Загуляла я, красна девица, загуляла,

На славное на петровское на кружало

Без счету я, девица, деньги выдавала,

Не глядя рублевички за стойку бросала:

– Вы пейте, мои товарищи, веселитесь!

Уж тут-то я, красна девица, бодрость оказала,

Уж храбро я и бодро поступала,

Атамановы поступки показала...

Уж тут меня, девицу, признавали,

По имени красну девицу называли,

По отчеству меня величали;

Назад руки красной девице завязали,

Повели меня, красну девицу, в полицу,

Подымали красну девицу на дыбу...

Уж смело красна девица отвечала:

Постойте, судьи мои, не судите,

Чего вам от меня больше желати?

Сама вам, красна девица, повинюся...

Судите, судьи, меня поскорее,

Раскладывайте огни на соломе;

Вы жгите мое белое тело,

После огня мне голову рубите.

Питирим тщательно свернул этот листок бумаги и убрал в карман своей рясы. Задумался.

– В Преображенский приказ передам Ромодановскому... и царю покажу. Благодарствую!

Он поманил мальчика к себе, подарил ему серебряный рубль. Мальчик покраснел, взглянул сначала на отца, потом на мать. Изо всех углов глядели завистливые глазенки его братишек и сестренок.

– А мне сказал дядя Прокл из Заречного, - вышел к столу другой мальчик, немного поменьше, - два солдата архиерейские и два колодника в бабью шайку пристали...

Питирим удивленно поднял брови на отца Панкратия:

– Ты что же об этом не сказываешь?

Поп смутился. Мать дернула мальчугана, уцепившись за его плечо. Отец Панкратий, заикаясь:

– Не велено говорить... Грозили смертью...

Питирим сердито взглянул на него.

– А знаешь ли ты, что тебя за это судить будут, как их единомышленника?

Панкратий побледнел. Попадья теперь за ухо мальчишку оттащила еще дальше от стола, а потом поскорее чашки с похлебкой на большом блюде принесла.