Питирим
Шрифт:
Питирим дополнил:
– ...и в непокорство святей церкви, поправ вселенских и поместных святых соборов клятвы, коими пред народом клялся.
Варсонофий, заминаясь и давясь от волнения, продолжал:
– Диакон Александр ложные и неправые ответы хотел вменить за правые, а посему считаю я таковое, как клятвопреступление и суда божия и царева попрание...
Во все время речи Варсонофия Петр не сводил с него глаз.
– Сколько тебе лет?
– вдруг спросил он.
– Шестьдесят...
–
– Сызмалу...
– Новую веру признал?
– Хочу признать...
– Диакону кто?
– Помощник.
– Отец Питирим, обратив его в православие, сажай в епархию. А ты, смотри, служи верой и честью. Помогай его преосвященству... Прилепись к церкви.
Варсонофий упал царю в ноги, прослезился.
– Встань!
– недовольно поморщился Петр.
– В твоем звании недостойно тыкаться в землю, хотя бы и перед государем... Не будь червием, но персоною.
Питирим с насмешливой улыбкой покачал головой. Царь дал знак Макарову:
– Веди!
Варсонофий побледнел. Питирим насторожился. В кабинет царя тихо, но бодро вошел диакон Александр. Поклонился царю, обвел взглядом Питирима и Варсонофия. Позади его стал Макаров.
– Имя!
– строго спросил Петр.
– Александр.
– Родом?
– Посадский, пригорода Костромского, называемого Нерехта.
– Как попал в Питербурх?
– Добрые люди помогли...
– Како тех добрых людей имя, чьи они?
– Петр насторожился.
Диакон ответил не сразу.
– В средних числах декабря на наемных подводах мужицких приехав в Москву, стал я на постоялом дворе в Рогожской слободе, а у кого - не знаю.
– Сам ли ты умыслил подать доношение, учен ли кем?
– Доношение умыслил написать сам собою, бояся суда божия и вечных мук за приложение руки своей к неправым ответам, поданным епископу Питириму.
Диакон кивнул головою в сторону епископа.
– Советники кто?
– Нет и не было никого.
– У кого стал в нашем граде?
– Не ведаю. Ночевал на Ямской слободе, а у какого человека и у кого на дворе, не ведаю. До свету с того двора сшел в Питербурх...
– Когда и где писано доношение?
– Писано в Москве на постоялом дворе, а чернильница была своя, и бумага тоже, и перо тоже. А последние строки, от того места "о чем доносит и прочее", приписывал здесь же на улице, против вице-адмиральского дома, за дровами сидя; а способ, как надлежит подавать доношение, сказал мне калашник, да двое мужиков против двора твоего государева, а ту чернильницу бросил там, где сидел...
– Правду ли говоришь ты? За обман царя лишен будешь живота своего и казнен смертию. Перекличь, кто помогал тебе, способствуя?..
– Не ведаю никого.
– Так ли? Клятву дать заставим.
– Клянусь!
Тут Петр
– Говори.
Варсонофий откашлялся и, не глядя на диакона, тихо залепетал:
– Доношение сие отрицаю; писано оно без совета всего нашего скиту, не вем, по какому умыслу, а мы всем скитом сему доношению не согласуемся и стоим в первом доношении, коим прямо и самую правду показали о неправых наших ответах на вопросы епископа Питирима.
– Были у него или нет умыслы о царе и государстве?
Варсонофий ответил не сразу, закашлялся, покраснел, пот градом с него покатился, но, посмотрев на Питирима, сказал:
– Диакон Александр, купно со Авраамием, "лесным патриархом" прозванным, тщился простой народ в противность и непокорство возмутить...
Тогда диакон Александр распахнул свою одежду и обнажил вырванный бок, синий, в кровоподтеках, обнажил раны там, где пытали за ребра, и сказал:
– Гляди, государь, се епископа увещевание... се ответы, представленные тебе от него... се непокорство мужицкое...
Макаров подскочил к диакону, рванул рубаху, прикрыл его раны. Царь усмехнулся. Глаза его, дотоле тусклые, блеснули, почернели:
– Мужицкие ребра - не столь достойная внимания редкость, видел их я зело много. Чего ради кажешь мне? Покажи обозрению нашему честность и преданность царю империи. Покажи смирение.
Александр молчал. Лицо его выражало упрямство.
– Так, - сказал Петр, задумавшись, а потом обратился к Макарову.
– Ты вот что. Скажи нашему кавалеру... пускай идет. Теперь можно. Уведи только покуда и его, - указал он на Варсонофия.
– Идем.
Макаров и старцы удалились.
– Хочу, кроме всяческого поношения и осуждения, возможно добрый порядок соблюсти. Чинить наказание время есть, но есть время и для выгодного осмотрения, - сказал Петр, облокотившись на стол.
Несколько минут длилось молчание.
Скрипнула дверь - и в кабинет царя вошел Макаров, а с ним человек с серьгой, одетый в придворный мундир и в парике.
Петр встрепенулся.
– Ну вот, теперь послушаем тебя, Семеныч, - сказал он ласково, барабаня пальцами по столу.
– Изволь докладывать, откинув свирепство и злобу, о диаконе Александре.
И, немного подумав, спросил:
– Может ли, диакон, взятый нами в плен, переступить линию окаянства, темноты, непокорства и иных раскольничьих воровских прелестей и стать к нам на службу... утвердиться в новой вере и повести за собою своих единоверцев?
Человек с серьгой отрицательно покачал головой.
– Нет. Диакона считают замерзелым недругом твоего величества и православной церкви...
– Но многие, кто вельможами моими теперь и преданными холопьями, были также недругами в некоторые времена...