Плацдарм
Шрифт:
Шаманы-степняки встали в круг и сумели отразить чары горцев.
Автоматчики, хотя и высадив почти все боеприпасы, заставили врага, не привыкшего к такому бою, отойти.
Наконец, каким-то чудом Анохин сумел загнать на склон две БРДМ, и те окончательно обратили нападавших в бегство.
Но это было потом…
А сейчас Глеб сидел, осознавая всю тяжесть происшедшего. Они разгромлены. Они отступают.
И лились, не переставая, слезы.
Яркой вспышкой резанула и без того ноющая боль.
Фельдшер осторожно тронул
— Эй, ты живой?
Глаза Глеба медленно открылись, уставились непонимающе.
— Живой он, — прохрипели в ответ откуда-то голосом Стогова.
Несколько уколов самопального обезболивающего сделали свое дело — боль затихла, но тело не слушалось, и голова была словно чугунная, мысли путались. И падая в мучительное забытье, Глеб все вспоминал трясущегося Стогова и его дикую просьбу — взорвать его мертвое тело гранатой…
Машины шли сквозь ночь, уходя с места жуткого боя, увозя на броне мертвых и живых, увозя тяжесть очередной проигранной схватки.
А еще в командирской машине везли тщательно завернутый в брезент предмет, который вполне возможно станет вестником грозных и неумолимых перемен в судьбе не только маленькой колонии землян, но и всего этого мира…
Мира, который уже подходил к черте, что разделит судьбу на «до» и «после».
Горы Летящего Льва. Мартийское плоскогорье.
Охотничье стойбище
Уже занимался рассвет, когда Кири, откинув покрывало, поцеловала живот чужака, там, где расходился звездой с извилистыми лучами шрам от удара лапой мерзкого каа-рсатха.
Этот удар едва не отнял у нее Тол'йю, но он же удивительным образом подарил ей этого человека.
После того как Кири неделю кряду кормила его свежей печенкой, поила травяными отварами и замазывала рану пережеванными побегами черемши и кровохлебки, парень довольно быстро поправился. Спустя две недели чужой воин уже сам смог ходить, и она стала оставлять его на хозяйстве на своей охотничьей стоянке.
В конце третьей он уже споро помогал девушке со шкурками каменных хорей и серебристо-черных маргутов. А когда его руки обрели былую силу, подсобил ей разделать подстреленного кабана.
На исходе четвертой недели он вполне освоил наречие Кири, сильно отличающееся от нижнего языка, который Тол'йа называл почему-то общим или всеобщим.
А на пятую неделю она окончательно поняла, что ей от чужака надо.
И однажды ночью девушка познала любовь человека из иного мира.
Губы Тол'йи ласкали ее тело без устали. И это было самой щедрой наградой за спасение, которую только получала юная охотница. Тол'йа был не только неплохим воином, но и нежным любовником. Кири не была девушкой и даже была помолвлена, три месяца прожив в доме охотника Роту, задавленного берглом.
Но только с этим человеком она узнала, сколь много нового можно почерпнуть из соитий.
И позавидовала женщинам, к народу которых принадлежал
Не раз Кири, поглаживая кудри дремлющего на подстилке воина, с грустью размышляла о том, сколь пустой станет ее жизнь после того, как он покинет девушку, чтобы вернуться в дружину своего князя.
Занимался рассвет.
Ее раскосые глаза прищурились, охотница прислушалась к шуму леса за стенами шалаша. Она сбросила с себя лосиную шкуру, служившую им одеялом, и резво соскочила с лежака.
Открыл глаза и Смагин. Повернул голову, посмотрел на девушку с немым вопросом. Та спокойно потянулась, совершенно не обращая на него внимания, будто находилась в их жилище одна. Она всегда так себя вела: если что-то делала, то делала так, как хотела.
Анатолий невольно залюбовался ею: худощавая, стройная, и вместе с тем широкая в кости смуглая девушка не переставала его восхищать.
— А вот и ты, — пробормотала Кири.
— Ты давно проснулась?
— Раньше тебя, — сказала она. — Просто лежала и любовалась. Ты красивый.
Он смутился.
Месяц с небольшим они вместе, хотя кажется, что прошел уже чуть ли не год.
Спали вместе, ели вместе, вместе добывали пищу, хлопотали по дому. По утрам Кири, проснувшись первой, деловито одевалась и уходила. И пропадала на день, а то и на два, чтобы вернуться с добычей.
Они прекрасно ладили и ночью и днем, хотя Смагин знал на ее языке от силы три-четыре десятка слов, а Кири на его языке, похоже, вообще не говорила.
Как была нагая, Кири вышла на улицу. Рядом с дверным косяком, прислонившись к стене, ожидал хозяйку неоднократно испытанный в деле короткий, отменно сбалансированный дротик с наконечником из серой сточенной бронзы — острой и на редкость прочной.
Анатолий глубоко вздохнул. Задержал дыхание, весь обратился в слух. Услышал, как скрипнула галька под босой ногой. И более ничего. Ничего особенного.
За легкой стеной обычный легкий утренний бриз лесного океана, именуемого тайгой. Те же звуки, что и всегда на восходе солнца, в час, когда ночные твари уже залегли в норы, а дневные только-только проснулись, когда свежа роса и воздух хрустально чист, над болотом тает белый саван тумана, а смола на седых стволах похожа на янтарь.
Медленно выдохнув распирающий грудь воздух, солдат протер глаза кулаками, потянулся всем телом и нехотя слез с топчана, с мягкой медвежьей шкуры, заменявшей матрац.
Кири была стройна, но невысока. Ее руки были руками охотницы — сильными и мускулистыми. Ее волосы были собраны в пучок, перевитый кожаными лентами, а иногда лежали на плечах двумя медными волнами.
Лицо девушки светилось жизнью, и какая-то глубинная, истинная чистота отражалась в бездонных серых глазах. Грудь Кири походила на два не вполне созревших яблока. Но это не делало охотницу непривлекательной, а, напротив, сообщало ей некую особую прелесть.
Ласки девушки были терпки и манящи, словно хорошее вино. Кожа была нежнейшим шелком, а ее шепот — откровенной и манящей песнью Любви.