Плач Агриопы

Филиппов Алексей Алексеевич

Змея, венчавшая ствол мушкета, не ожила; не вытягивала тонкое жало, чтобы испугать Павла. Мушкет оставался красивой старинной вещицей, не более. Но держала его в руках Танька в розовой ночной пижаме, и это зрелище — дочки, с трудом удерживавшей обеими руками тяжёлый для неё мушкет — имело мало общего с реальностью, с материальным миром. Дело было не в мушкете, а в Таньке.

Павел сразу смекнул: дочь едва ли ведает, что творит. Алые пятна на её щеках разрослись, дотянулись до глазниц; их цвет загустел, сделался багровым, как зарево пожара. Глазные яблоки больше не дрожали под веками — глаза были широко распахнуты, и зрачки постоянно бегали,

смещались. Танька наверняка не осознавала, где находится, не видела ни Павла, ни мушкета. Её поход был результатом какого-то диковинного лунатизма, порождённого болезнью. Не ясно было, почему, в своём сумрачном мире, Танька заинтересовалась оружием. Теперь она словно бы протягивала его отцу. Сжимала сильно — вдавив ладони в серебряное литьё до кровавых рубцов. К счастью, руки Таньки обнимали ствол довольно далеко от спускового крючка.

– Дочка, ты меня слышишь? — проскрипел Павел; голос после сна был хриплым.

Татьянка никак не откликнулась; только на лице отразилась мука.

– Лена, скорей сюда! — выкрикнул управдом, собравшись с духом.

В спальне раздался шум, потом быстрый топот ног. Еленка вбежала в гостиную растрёпанная — длинные светлые волосы, обычно забранные в конский хвост или замысловатую причёску, казались языками вулканической лавы, сразу после извержения. Сиреневая кофта с крупными пуговицами в виде розовых поросят была едва наброшена на плечи, под ней белела сорочка. Безразмерная серая юбка в пол спадала с тонкой талии. Еленка одной рукой поддерживала юбку в поясе, а другой — тёрла наморщенный высокий лоб. Должно быть, она так умаялась за истекшую ночь, что проспала Татьянкин поход.

Увидев дочку на ногах, она сперва радостно всплеснула руками, но, приблизившись, жалобно вскрикнула и отшатнулась. Потом, словно вспомнив о долге, схватила Татьянку за плечи и постаралась повернуть к себе. Но девочка, с несвойственной ей силой, вырвалась и вдруг заговорила:

– Папа, на, — она протягивала мушкет Павлу. Её зрачки слегка угомонились, но, судя по болезненной гримасе на лице, концентрация внимания давалась Татьянке невыносимо тяжело.

– Ты меня слышишь? — повторил Павел, аккуратно перехватывая мушкет. — Ты меня понимаешь? — добавил он.

Татьянка не противилась тому, чтобы отец удерживал оружие с ней на пару, но не отпускала хватки со своей стороны.

– Папа, ты можешь убить уголька? — из глаз девочки полились ручьём слёзы. — Он меня жжёт. Жжёт! — Танька зашлась криком, перегнулась — переломилась — пополам, но всё-таки не выпустила мушкет.

– Поговори с ней! — встряла Еленка. — Она хочет тебя услышать!

– Я… попробую его потушить… убить… — Павел растерялся. — Только расскажи мне про него… Про уголька… Он здесь? Рядом?

– Ты не можешь… Не можешь! — Танька топнула ногой. В другое время детское упрямство выглядело бы забавно, но сейчас казалось страшным. — Белый может! — Неожиданно добавила она. Найди снеговика — он убьёт…

– Она бредит, — Павел перевёл взгляд на Еленку, но бывшая жена вслушивалась в слова дочери так, будто та излагала рецепт чудесного лекарства.

– Снеговик… С бородкой… Не умеет правильно говорить, но знает, как потушить уголёк… Папа, на, верни ему… — Татьянка медленно разжала руки. Тут же по её голым ногам побежали струйки мочи. Она жалобно всхлипнула — и, словно подкошенная былинка, рухнула на пол без чувств. Павел растерялся, не ожидая такого; к тому же, он обеими руками крепко сжимал мушкет. Еленка же,

как юркий зверёк, распласталась на полу, перехватив тело дочери в падении. Татьянка довольно сильно ударилась рукой, но это был повод для синяка, не более.

Ни говоря ни слова, Еленка взяла дочь на руки и скрылась в спальне. Вернулась минут через пять; за это время управдом пристроил мушкет рядом с собой на одеяле.

– Хочешь мне что-нибудь рассказать? — бывшая жена опустилась на краешек дивана. — Об этом? — она кивнула на мушкет, — Или этом? — показала на перевязанное бедро Павла.

– Ерунда, — отмахнулся тот сразу от обоих вопросов. — Расскажу позже. Это всё не важно по сравнению…

– По сравнению с угольком? — предложила Еленка своё окончание фразы. — Слова Таньки — они что-то значили для тебя? У неё сейчас еле прощупывается пульс, и дыхание — как у котёнка, которого не доутопили. Не представляю, откуда она взяла силы — сказать тебе то, что сказала. Ты знаешь хоть кого-то… — Еленка замешкалась. — С такими фамилиями, прозвищами, никами, или что-то в этом роде?

– Там ещё был снеговик, — Павел попытался сымитировать иронию, но получилось не очень: он сам был под впечатлением от Танькиной мольбы.

– Давай начистоту, — бывшая жена горько улыбнулась самыми уголками губ, — Я так же далека от любой мистики, как кошка от высшей математики. Но, когда случается всё то, что случилось с нами; когда мы видим то, что видели, — любой бред становится здравым смыслом, а здравый смысл — бредом. Если для тебя слова Таньки — не полная бессмыслица, — ты просто обязан что-то предпринять.

– Лена, ты опять за своё, — попробовал возразить Павел.

– Я не спрашиваю, откуда взялась эта штука, — спорщица показала на мушкет одним коротким движением подбородка, словно бы нехотя, — Но, на мой взгляд, она явно не из того уютного мира, в котором фастфуд и праздничные распродажи всякого барахла. У меня от неё мурашки по коже. Она опасна — даже когда не стреляет; нутром чую! Почти уверена: она — не твоя, ведь так? Если ты можешь вернуть её владельцу, а он может спасти нашу дочь…

– Идёт! — управдом неожиданно перестал спорить. Он осознал, что самое время использовать странную одержимость Еленки завиральными идеями в интересах дочери. — Идёт! — повторил он. — Я съезжу кое-куда… Это почти наверняка глупость, но я съезжу… С одним условием…

– Думаешь, сейчас подходящее время торговаться? — вспылила Еленка.

– С одним условием, — внятно и весомо продолжил Павел. — Мы немедленно звоним этому борцу с эпидемиями из Домодедово — профессору Струве.

– Ты ублюдок! — выкрикнула бывшая жена. Она вскочила с дивана и скрылась в спальне. В порыве чувств, не удержавшись, сильно и зло хлопнула дверью. Управдом тяжело вздохнул и включил телевизор. Потом протопал на кухню, чтобы заварить чай покрепче.

Пока закипал чайник, пока Павел колдовал над хитрым ароматным варевом, миновало четверть часа. Приближался полдень. День выдался на удивление солнечным — клёны во дворе радовали глаз увядающей красотой: багрянцем и желтым золотом. Воробьи, присмиревшие после заморозков, расхрабрились и щебетали так, что заглушали бубнёж телевизора в гостиной. Павел, правда, приоткрыл форточку, и потому птичий гомон слышался отчётливей. Еленка на кухне не появлялась. Павел решил, что тоже не станет делать шагов к примирению: пускай строптивая переварит его ультиматум, возможно, поймёт, что не вправе единолично решать судьбу дочери.