Плач домбры
Шрифт:
Йылкыбай заметил, что два старика уже начали надуваться, как торгующие знатным товаром купцы, и поспешил перехватить их слова.
— Видите, почтенные, правду говорят: кто ходит, тот за счастье свое зацепится, — засмеялся он. — Вот и Хаб-рау-сэсэн приехал к нам и зацепился. Выходит, нашел, чего искал.
— Эй, йырау, ты дело на шутку не сворачивай! — сказал один из тех стариков.
— И то… заносчивым кипчакам сватами быть… все время к усёргенам с враждой, — забубнил второй.
Не обращая внимания на вздохи и ерзанье Йылкыбая, старики принялись расспрашивать
Свадьба эта, коли удастся ее сыграть, хотя немного, да укрепит отношения между усергенами и кипчаками — вот что было важнее всего для Юлыша, об этом он и сказал. Но в то же время, при всем уважении к гостю-сэсэну, заметил он, надо узнать, что думает сама Энжеташ.
— А может, молодые тут сами разберутся? — сказал Йылкыбай.
Однако дядя девушки начал было противиться, замямлил о подлостях Байгильде, но Юлыш сказал твердо:
— Ну, аксакалы, если таково ваше решение, пусть сэсэн сегодня же повидается с Энжеташ. И если сойдутся молодые в сердечных своих помыслах, через две недели будем встречать сватов, — чем и закрыл дядюшке рот.
Кое-кто из стариков выразил недовольство: больно, дескать, быстро решили дело, не поторговались даже. И не слишком ли торопится сэсэн по молодости лет? Вспыхнул как вязанка хвороста, глядишь, так же быстро и отгорит. К тому же одинок, без угла, без пристанища, скитается по чужим становьям, выплатит калым и останется нищим и голым, чем жену будет кормить?
Хабрау делал вид, что не слышит их ворчания, обиды своей не выказывал. Иылкыбай незаметно сжал его локоть: терпи. И впрямь, к девушке посвататься, с новым родом породниться — греха тут нет. А если сама Энжеташ будет согласна — куда старик денется?
В тот же день Хабрау встретился с Энжеташ и поговорил с ней…
— Разве мало девушек, зачем я тебе? — сказала Энжеташ, забыв страх и смущение. — С баями роднись!
— Не встреть я тебя вчера, всю свою жизнь, Энжеташ, до самой смерти, одиноким бы прошагал. Вошла ты в мое сердце и свила гнездо. Взлететь хочу в поднебесье, на весь мир пропеть свою песню, будь моим крылом, моим кураем.
— Полно, полно, а если бы не приехал к нам?
— Сейчас не приехал, так приехал бы позже. Нас Тенгри вместе свел, Энжеташ.
— Скажи, зачем я тебе?
— Зачем жизнь нужна? Жить!
— Эх, йырау! Сиротка я, на чужих объедках выросла, в чужие глаза смотрела. Ошибусь, отдам тебе свою душу, а ты остынешь, полюбишь другую, что мне тогда?
— Ослепнет тот, кто обидит тебя. Пуще жизни буду беречь, на лунный твой лик, на стан твой тонкий, как этот камыш, буду смотреть и любоваться, и песни мои будут о тебе.
— Йырау — голос страны, говорят старики. А что они скажут, если все твои песни будут обо мне одной?
— И они вслед за мной весть о твоей красоте, о доброй твоей душе разнесут по всей стране. Отбрось страхи, Энжеташ.
— Боюсь, Хабрау, — сказала она и показала на. слабенький желтый цветочек, чуть-чуть приподнявший
— Твое место у меня в сердце! Откажешься от моей любви — завяну, как этот желтый цветок.
— Эх, Хабрау, Хабрау! Ну что же мне сказать? Если бы не ты — разве в душе моей поднялся этот огонь? Тенгри тебя ко мне послал, я это сразу поняла… Как только увидела.
— Вот видишь… И все же боишься.
— Как же не бояться? Появился откуда-то…
— Значит, судьба наша, Энжеташ…
— Ну, что я теперь могу сделать?! Ты хозяин моей судьбы. Дашь мне счастья на один только день — а там на руках твоих согласна умереть. — Не отерев даже бегущих слез, она уткнулась головой парню в грудь. — Шли сватов, — всхлипнула она.
— Не плачь, Энжеташ! Не плачь, сердце мое! Мы же вместе будем. — Хабрау крепко обнял ее.
— Не буду плакать… — Просветленным взглядом она посмотрела в лицо своему любимому. — Вот ведь, невесть откуда появился… Я боюсь, Хабрау, приезжай быстрее, ладно? Измучаюсь, ожидаючи… — сказала и прижалась к парню.
…Не знали двое влюбленных, какая страшная беда ожидает их впереди…
Счастливые, с радостными лицами, в надежде на скорое свидание расстались они. Когда солнце перевалило за полдень, Хабрау оседлал лошадь, попрощался с Йылкы-баем, святой души человеком, и вышел в обратный путь. В глазах не затухают счастливые искры, на лицо то и дело выплывает улыбка. И только об одном думает Хабрау — вернуться поскорей и послать сватов к Энжеташ.
Весть о том, что сэсэн ездил в страну усергенов, что влюбился там в девушку по имени Энжеташ и что, вернувшись оттуда, собирается послать сватов, очень скоро разлетелась по кочевьям сарышей и сайканов.
Однако столько добра, чтобы выплатить калым, какой запросили аксакалы Голубого Волка, у Хабрау не было. Несколько голов скота, оставшиеся от покойного отца, он отдал сестре и зятю. Единственная надежда — на помощь Таймаса-батыра, друга отца, его соратника. Если же он откажет, оставалось одно — выкрасть Энжеташ.
Но Таймас собрал аксакалов в гости, накормил-напо-ил их и разъяснил, как обстоят дела. Старики согласились внести каждый, исходя из достатка, свою долю калыма. Батыр обещал дать три лошади и десять овец. Зять же, почесав спину, снизошел до кобылицы и пяти овец, будто свою скотину отдавал.
Сватами были назначены Таймас-батыр и два джигита.
Но сидеть и ждать, когда они выйдут в путь, Хабрау пе мог. Всей душой он был там, с любимой. Еще недели не прошло, как вернулся от усергенов, а ему казалось, что уже месяцы не видел он своей Энжеташ. И он опять заторопился в кочевье Голубого Волка. Ничто не могло удержать его: ни сердитое ворчание стариков, что нельзя, дескать, вперед сватов являться в становье невесты, ни в какие обычаи это не лезет, ни полушутливые-полу-серьезные уговоры Таймаса-батыра. Вроде и предчувствия никакого не было, а что-то гнало его… Откуда было знать ему, что злые силы уже проснулись, уже снова готовы броситься и губить все доброе.