Плач домбры
Шрифт:
Ильтугана с завязанными руками поставили перед двумя турэ.
— Вот, слово, говорит, у меня есть, сказать, говорит, могу только бею, — сказал Айсура.
Стоявший поодаль Таймас-батыр, как только увидел Ильтугана, вскрикнул:
— Так это же свой джигит, наш, бей-агай, из твоего аула! Ну-ка, развяжите ему руки! Что, бедолага, сбежал? Как только духу у тебя хватило! Я еще тогда сказал: этот долго в иогаях терпеть не будет.
— И кто же он такой? — Богара оглядел Ильтугана из-под нависших бровей. — Что у тебя за слово, джигит?
— В позапрошлом году летом был отправлен
— Ну, разматывай свою весточку, — сказал Юлыш.
Ильтуган кивнул на Айсуру. Когда тот отошел в сторону, подробно рассказал, как обстоят дела в ногайском тумене и что он слышал на совете у Кутлыяра.
Юлыш подозвал Айсуру и приказал вернуть Ильтугану коня и оружие и хорошенько накормить его.
— Ну, бей-агай, и после этого еще будем туда-сюда качаться?
Богара, в гневе закусив щеку, заходил взад-вперед, руку, сжимавшую камчу, упер в бок, чтоб не дрожала, резкие морщины легли на лицо.
— Все! Хватит! — сказал он и пригрозил кому-то камчой. — Сотню киреев придется тебе встретить, Юлыш-батыр, позаботься. Сотника допросим, огнем будем пытать, коли понадобится. А потом… прикажешь всех до единого положить под сабли. — И окликнул уходившего с Ильтуганом Айсуру: — Скачи к Аргыну, передай: из Орды сотня идет. Пусть ее без задержки сюда проводит.
— Среди киреев много усергенских свойственников, бей-агай, их девушек брали, своих выдавали, — сказал Юлыш. — Большая оплошность будет, если перебьем их. Свои же шум поднимут.
— А ты сделай так, чтобы и кончика наружу не вышло. Если вернутся в свой тумен, все до срока откроется. Ничего иного не остается, Юлыш-батыр.
— Почему не остается? Оружие и коней отберем — и, как сами ногаи говорят, все четыре стороны им — кибла[40]. Куда ни пойдут, твое милосердие будут славить. В Орду-то им хода нет, ногайский обычай знаешь: кто без коня и оружия вернулся — того ждет смерть.
Хотя настойчивость Юлыша бею и не понравилась, он буркнул:
— Пусть… делай как знаешь. По мне, так…
Один за другим на гарцующих конях начали подъезжать тысячники и сотники.
Когда зашло солнце и пали сумерки, возле ярко полыхающего костра начался совет.
Богара сообщил, что объединенное башкирское войско из ханского повиновения выходит и драться с войсками хромого царя не будет.
— От минцев весть пришла: их войска стоят в верховьях Демы, они с нами!.. Не позже чем завтра видные аксакалы кипчаков, усергенов, тунгауров соберутся на большой совет… Так что решайтесь. Кому только своя голова дорога, пусть сейчас же уйдет восвояси. Потом, когда в огонь войдем, будет поздно! — Богара в ожидании ответа оглядел своих военачальников.
Турэ молчали, даже между собой не переглянулись — смотрели на Богару. Уже по пути сюда они чувствовали, что решительный час близок. Но чтобы вдруг, вот сейчас, в эти светлые теплые сумерки, под этим тонким молодым месяцем… Миг — и сошло оцепенение, они вскочили, сабли вылетели из ножен.
— Тысячу лет живи, Богара-бей!
— Мы подумали — ты сказал!
— Бросай клич, бей-агай! Поднимай башкир!
Бей махнул рукой,
— Не торопитесь. Впопыхах и айраном подавиться можно. Пусть еще совет пройдет, послушаем, что старики скажут, — остудил он своих соратников. — Войско переходит к боевой готовности. Без приказа из лагеря ни на шаг. Лошадям и ночью пастись под седлом. Оружие у каждого должно быть полностью наготове. Учения — от темна до темна.
Всю ночь бей не сомкнул глаз. Весть, которую* принес джигит по имени Ильтуган, покончила со всеми сомнениями. Конечно, войска свои против Хромого он и без того не поднял бы. Другое мучает: что дальше? Хорошо, если в предстоящей войне Железный царь сломает Орде шею. Но если Тохтамыш возьмет верх или пойдет на мир с великим эмиром — тогда дни Богары сочтены. Пусть поднимутся все башкирские кочевья и даже придут черемисы — спасибо аллаху, коли наберется войска до двадцати тысяч.
Еще забота: Тимур не признал Богару ханом, не захотел, чтобы росла мощь башкир и они создали свое государство. А тут еще из-за пропавшего дервиша взяли заложником Айсуака. Не верит хромой разбойник башкирам, хочет привязать их к хвосту своей лошади. Тоже, видать, как и Тохтамыш, собирается из них соки тянуть.
А ведь чтобы добыть вольность, другого случая не будет. Такой — во всю жизнь только раз… Доходят мысли Богары до этой точки — и, как вода, что, наткнувшись на скалу, дальше пробиться не может, крутятся на месте.
И Зумрат, лежащая рядом, кажется, тоже не спит. То на один бок повернется, то на другой. Разве откроешь ей свою тайну? Как побывал в гостях ее брат, закрылась, как цветок перед закатом. Спросит Богара о чем-нибудь — «да» или «нет», отвечала бы и того короче, если бы можно было. Что-то тревожит молодую жену. Молчит все, ходит бледная, рассеянная. Правда, о великих и опасных замыслах мужа, похоже, не подозревает. Но поди разберись, что у нее на уме. С шайбанским племенем всегда надо быть настороже.
Перед рассветом один из часовых тихим голосом вызвал Богару из юрты. От лазутчиков пришло срочное донесение: Байгильде остановил откочевку в горы трех своих аулов, сам же с войском в четыреста человек отделился от сайканов и остался ждать ногаев.
Богара хотя и задохнулся от ярости, но в душе измене свата не удивился. «Ну, если при случае не сверну тебе шею!..» — процедил он сквозь зубы. Однако решил весть держать пока в тайне.
Только под утро уснул Богара. И приснилось ему, будто почтенные мужи семи колен подняли его на белой кошме и провозгласили ханом башкирской земли.
А Зумрат никак не могла уснуть. Ворочалась с боку на бок, все думала, думала… Было молодой бике над чем ломать голову.
На другой день, как вернулись гонцы из тамьянской стороны, она встретилась с Толкебаем.
Было так. Зумрат с двумя девушками из прислуги пошла на берег Сакмары. Долго бродила, не находя успокоения душе, все думала, молчала. Потом захотелось ей побыть одной и отослала девушек в аул. Расстелила на горячем от солнца камне отороченный горностаем зилян, села и тихим голосом запела грустную песню своих родных кочевий. В это время послышался топот копыт, фырканье лошади. Мимо ехал Толкебай.