Плач к небесам
Шрифт:
Тонио не видел его, по крайней мере так казалось. Выразительные черные глаза были устремлены на первый ярус, он как будто внимательно рассматривал сидящих там зрителей. И вот он запел самым чистым и абсолютно прозрачным голосом, который когда-либо слышал от него Гвидо.
Но уже отовсюду послышался шум, поднялся топот ног, сзади зашипели, сверху засвистели.
А с самой верхней галерки раздался скрипучий крик:
– Катись назад в Венецию, на каналы!
Кое-кто из аббатов повскакивал с мест и, показывая кулаки галерке, кричал:
– Эй, вы там, тише!
Но Тонио, не шелохнувшись, продолжал петь. Он не напрягал голос, пытаясь перекричать шум, что все равно было бы невозможно. Стиснув зубы, Гвидо, сам того не замечая, просто барабанил по клавишам, словно пытался извлечь из них больше звука.
Пот градом катился с его лица на руки. Теперь он вообще перестал слышать Тонио. Он не мог слышать даже собственный инструмент.
Тонио закончил арию, поклонился и с тем же спокойным видом удалился в кулисы.
Весь первый ярус разразился аплодисментами, которые не добавили к шиканью, улюлюканью и воплям остального зала ничего, кроме шума.
Гвидо казалось, что для него не могло быть худшего ада, чем последовавшие вслед за этим мгновения. На подмостках уже собиралась группа для следующей сцены, а именно для нее, для завершающей сцены первого акта Гвидо написал самую великолепную арию. Мелодии в ней были мастерски подобраны так, чтобы продемонстрировать во всей красе голос Тонио, но одновременно это была самая ударная часть композиции, которая могла остановить тех знатных римлян и римлянок, что в антракте собирались с безразличным видом покинуть ложи.
Самая сильная ария Беттикино предшествовала ей. Но Беттикино будет услышан, а Тонио нет! Гвидо чувствовал, что сходит с ума.
Как только Тонио снова появился на сцене, Гвидо краем глаза заметил, что с потолка снова посыпался снег из бумажек. Наверняка это очередной пасквиль или злобный стишок!
Беттикино вышел на авансцену. Ему предстояло исполнить речитатив с аккомпанементом – один из самых завораживающих и оригинальных среди всего написанного Гви-до. Это была единственная часть оперы, где соединялись действие и пение, ибо здесь певец повествовал о самой истории, составлявшей сюжет оперы, причем пел, а не просто произносил текст, и притом пел с чувством.
Именно для этого места Гвидо написал лучшую партию струнных, однако сейчас он не слышал почти ничего, совсем не мог думать и почти не понимал, что играет. Шиканье и улюлюканье смолкли, когда Беттикино начал петь, а потом он перешел от речитатива к самой грандиозной из своих арий.
Он выдержал паузу, прежде чем дать знак. Аплодисменты, полученные Беттикино за речитатив, впервые встретили бурный отпор, и Гвидо затаил дыхание. Это означало, что у Тонио, слава богу, были и собственные поклонники и теперь они сражались с поклонниками Беттикино их же методами – свистом и криками протеста.
Гвидо увидел, что певец дал ему знак начинать, и заиграл вступление к этой нежнейшей арии. Ни одна ария во всей опере не могла сравниться с ней, за исключением той, которую Тонио предстояло спеть сразу после Беттикино. Гвидо аккомпанировал ему
Беттикино замедлил темп, и Гвидо немедленно последовал за ним. И тогда даже Гвидо смог оценить мастерство гладкого и точного вступления Беттикино. Его голос начал раскручиваться так плавно и в то же время сильно, точно был тонкой и необыкновенно прочной проволокой.
Он слегка откинул голову назад. Повторяя первую часть арии, выдал замечательную трель на первой ноте, не отклоняясь от нее ни вверх, ни вниз, а просто мягко ударяя по ней снова и снова. Потом он соскользнул на более нежные фразы, великолепно их артикулируя, а в конце снова исполнил трюк с изменением силы звука, когда нота была взята на пике громкости, а потом звук стал постепенно уменьшаться, замирать, и это столь нежное диминуэндо вызвало в конце самую глубокую печаль.
Затихающий, замирающий звук, словно растворяющийся в собственном эхе, был окутан просто гробовой тишиной.
И вдруг певец стал снова наращивать мощь, пока наконец не довел звучание до полной силы, и тогда остановился, решительно тряхнув головой.
Поклонники Беттикино взревели от восторга. Но им не было необходимости подливать масло в огонь: аббаты и сами вознаградили певца оглушительным топотом ног и неистовыми возгласами «браво!».
Беттикино совершил круг по сцене и вновь вышел на авансцену, чтобы спеть на бис.
Никто, конечно, не ожидал, что он повторит все точь-в-точь: обязательным условием являлись вариации, и Гвидо за клавишами был готов к самым незначительным изменениям, однако, вне сомнения, все ожидали демонстрации тремоло, трелей и тех потрясающих трюков с крещендо и диминуэндо, которые казались выходящими за пределы человеческих возможностей. И эти-то виртуозные трюки и заняли в конце концов почти целый час.
Беттикино исполнил свою арию в третий и последний раз, а затем удалился со сцены с видом победителя, которому никто не посмеет бросить вызов.
Что ж, Гвидо не собирался огорчаться по этому поводу или досадовать, что зрители готовы были вскочить с мест от восторга. Вот если бы только этим негодяям хватило ума понять, что их певец испытал момент триумфа и никакое выступление Тонио не приуменьшит значение этой минуты. Но разве конкуренты когда-либо соблюдают правила вежливости? Им было недостаточно того, что их идол только что продемонстрировал свою неуязвимость. Теперь им нужно было еще сокрушить Тонио.
И вот опять к рампе вышла роскошная молодая женщина с гладким лицом, задумчивая, безмятежная, будто ничто на свете не способно потрясти ее.
Как и в первый раз, крики раздались сначала с галерки, но потом их подхватили в партере.
– Катись назад, на свои каналы! – вопили оттуда. – Не смей стоять на одной сцене с певцом!
Но взбешенные аббаты отвечали на это своими криками:
– Пусть мальчишка споет! Боитесь, что он обойдет вашего фаворита?
Это была война, и сверху полетели первые снаряды: гнилые груши и огрызки яблок. В проходах между рядами появились жандармы. На миг установилась тишина, а потом снова поднялись свист и улюлюканье.