Плач к небесам
Шрифт:
Тонио отвел глаза в сторону, слегка наклонив голову.
И после долгого молчания спросил:
– Но разве он не сделал ее счастливой? – В его тоне послышалось тихое отчаяние.
– На какое-то время. И такой же счастливой ее мог сделать любой, – ответил Алессандро, не сводя глаз с Тонио. Он словно изучал его и, казалось, пытался понять, что стоит за этим вопросом. – Она плачет по тебе, Тонио, – прибавил он потом. – И никогда не переставала плакать. А когда она узнала, что ты будешь выступать в Риме, желание увидеть тебя превратилось для нее в наваждение. Одно из моих
Я должен буду рассказать ей все, что смог запомнить. – На его губах мелькнула улыбка. – Она любит тебя, Тонио, – сказал он. А потом, понизив голос так, что его едва можно было услышать, закончил: – Ее положение совершенно невыносимо.
Тонио выслушал эти слова молча, не глядя на Алессандро. Но когда он заговорил, голос его был напряженным и неестественным.
– А мой брат? Он верен ей?
– Такое впечатление, что он хочет получить от жизни так много, словно в нем живет не один, а четверо мужчин, – ответил Алессандро. Его лицо стало более суровым. – В общественной жизни он преуспевает, но мало кто восхищается его поведением в частной жизни, и все из-за его ненасытных желаний.
– А она знает?
– Не думаю, – покачал головой Алессандро. – Он очень внимателен к ней. Но ему не хватает ни женщин, ни выпивки, ни азартных игр…
– А что это за женщины? – произнес Тонио равнодушным тоном, однако коснулся руки Алессандро, подчеркивая важность своего вопроса. – Расскажи мне о них. Какого они типа?
Алессандро был явно озадачен этим вопросом. Прежде он не задумывался об этом.
– Всех типов, – пожал он плечами. – Лучшие куртизанки, конечно. Скучающие жены. И даже порой девицы, если они особенно хороши собой и при этом продажны. Думаю, что для него имеет значение только то, чтобы они были хорошенькими и чтобы это не могло вызвать скандала.
Он внимательно смотрел на Тонио, очевидно пытаясь определить, насколько тому все это важно.
– Но он всегда ведет себя мудро и осмотрительно. А для твоей матери он – солнце и луна, ведь ее мир так мал. Но он не может дать ей то единственное, что ей нужно, – ее сына Тонио.
Теперь он стал задумчивым и печальным.
– Она все еще любит Карло, – прошептал Тонио.
– Да, – подтвердил Алессандро. – Но когда у нее была хоть малейшая собственная воля? Знаешь, за эти последние месяцы она несколько раз порывалась пешком уйти из дома к тебе, и ушла бы, если бы ее не остановили.
Тонио замотал головой. И неожиданно задергался, начал суетливо жестикулировать, словно уже не мог все это выдерживать, не хотел давать волю слезам и при этом ничего не мог с собой поделать. Потом откинулся на спинку стула и выпил вино, которое предложил ему Алессандро.
Когда он наконец поднял покрасневшие глаза, они выглядели пустыми и очень усталыми. Он с отчаянием махнул рукой.
Увидев это, Алессандро порывисто схватил его за плечо.
– Послушай меня, – сказал он. – Его слишком хорошо охраняют! Днем и ночью, в доме и на улице за ним неотступно следуют четверо бравос.
Тонио кивнул, с горечью скривив губы:
– Я
– Тонио, любого, кого ты пошлешь против него, ждет провал. К тому же это могло бы лишь еще больше напугать его. А в Венеции и без того уже слишком много говорят о тебе. И после сегодняшнего представления говорить будут еще больше. Не трать время, Тонио, и уезжай из Италии.
Тонио снова горько улыбнулся.
– Так ты никогда в это не верил? – мягко спросил он.
На лице Алессандро проступила такая ярость, что на мгновение он перестал походить на самого себя. Он поморщился, а потом его губы растянулись в презрительной усмешке. Тоном, полным мрачной иронии, он спросил:
– Ну как ты можешь о таком спрашивать? – А потом, придвинувшись к Тонио, добавил: – Если бы я мог, я бы убил его сам.
– Нет, – прошептал Тонио, покачав головой. – Оставь его мне, Алессандро.
Певец откинулся на спинку стула. Заглянул в свой стакан, слегка взболтнул вино и выпил. А потом сказал:
– И все же потерпи, Тонио, потерпи! И, ради бога, будь осторожен. Не позволь ему отнять у тебя жизнь. Он и так у тебя слишком многое отнял.
Тонио снова улыбнулся, взял его за руку и мягко пожал, успокаивая.
– Я буду рядом, – пообещал Алессандро, – когда бы тебе ни понадобился.
Они надолго замолчали, но молчание это было таким легким и ненапряженным, словно они были столь давними друзьями, что им не обязательно было разговаривать. Тонио, казалось, забылся в воспоминаниях.
Постепенно лицо его прояснилось и стало мягче, и здоровый блеск вновь появился в глазах.
– А теперь, – сказал он, – я хочу узнать, как сам-то ты поживаешь? Ты все еще поешь в соборе Сан-Марко? И скажи еще: прошлой ночью гордился ли ты своим учеником?
Прошел еще час, прежде чем Тонио собрался уходить. Слезы снова навернулись на глаза, и он постарался, чтобы прощание было как можно более коротким.
Но когда их с Алессандро глаза встретились в последний раз, Тонио вдруг вспомнил все, что раньше думал об этом столь любимом им человеке, вспомнил наивное чувство превосходства, с которым он, мальчишка, считал, что Алессандро – это нечто меньшее, чем мужчина, и все страдания, что накопились поверх тех старых представлений. Все это разом нахлынуло на Тонио, когда он уже стоял в дверях.
И он вдруг понял всю меру того, что осталось невысказанным между ними, а именно: что они теперь – существа одной породы, но ни один из них ни за что на свете никогда не обмолвится об этом.
– Мы еще встретимся, – прошептал Тонио, боясь, что голос выдаст его.
И, будучи совершенно неуверенным в том, что сейчас сказал, он обнял друга и на миг прижал его к себе, а потом повернулся и поспешил прочь.
А время уже приближалось к полудню. Тонио обязательно надо было поспать, но он не мог. Пройдя мимо дворца кардинала так, будто не узнал его ворот, он оказался наконец в одной из многочисленных римских церквей, в которых он еще не бывал. Церковь была полна теней, запаха ладана, света сотен свечей.