Плач к небесам
Шрифт:
Тонио тревожила ответственность, которую на него взвалили. И в то же время ему было приятно, что другие признавали в нем лидера. Теперь многие сблизились с ним, и среди них были не только кастраты. Не так давно студент-композитор Морелло подарил ему копию своей недавней «Стабат матер» [35] с надписью: «Может, когда-нибудь ты споешь это». Дважды за последнее время Гвидо разрешал ему провести занятие с младшими учениками, и это ему тоже понравилось, когда он увидел восхищение и уважение в их глазах.
35
Stabat Mater –
«О чем я только что думал? Что-то о часовне… О часовне графини! Где она находится?» Вино сильно ударило ему в голову. И графиня, как нарочно, куда-то исчезла. Конечно, любой из слуг мог бы показать ему, где находится часовня. «И Гвидо, наверное, знает. А где Гвидо?» Но он чувствовал, что не должен спрашивать учителя.
– Я безобразно напился, – прошептал он. И, глядя на свое отражение в бокале, добавил: – Ты – сын своей матери!
Кажется, он остался в опустевшем зале один. Он понимал, что ему надо прилечь. Но тем не менее, когда к нему приблизился очередной слуга с бокалом прохладного белого вина, он выпил и его, а затем, тронув слугу за рукав, спросил:
– Где тут часовня? Она открыта для гостей?
Он помнил, что, сгорая от нетерпения, пошел за этим человеком вверх по широкой главной лестнице, а затем вдоль длинного коридора до каких-то двойных дверей. Слуга поднес свечу к канделябру, а затем Тонио остался в тускло освещенном помещении один.
Красивая часовня была полна удивительных мелких деталей. Повсюду посверкивало золото, в любимом неаполитанцами стиле, арки с офортами, колонны с каннелюрами, мерцающие арабески вдоль окон и потолков. Похожие на живых людей статуи были одеты в настоящие атлас и бархат, а покрывало на алтаре украшено драгоценными камнями.
Тонио молча двинулся по проходу меж скамей, опустился на колени на бархатную подушечку у ограждения и сложил ладони, словно собрался молиться.
Над ним подрагивали в тусклом освещении настенные росписи, и ему казалось совершенно невозможным, что это та девушка нарисовала такие огромные и великолепные фигуры: Деву Марию, поднимающуюся в небеса, ангелов с изогнутыми дугой крыльями, седовласых святых.
Крепкие, сильные фигуры выглядели полными жизни, и, глядя на них, он почувствовал прилив любви к девушке-художнице, представил себе, что оказался рядом с ней и в разгар какой-то негромкой и страстной беседы смог услышать, услышать наконец ее голос. Ах, если бы ему удалось когда-нибудь приблизиться к ней во время танцев, то он и вправду услышал бы ее голос, когда она сказала бы что-нибудь своему партнеру! Темные волосы Девы Марии над его головой волнами ниспадали мадонне на плечи, овал ее лица был безупречен, ресницы приопущены. Неужели эту роспись сделала столь молодая художница? Ему вдруг показалось, что это слишком трудная задача для любого мастера. Он закрыл глаза. Опустил голову на правую руку.
Поток нахлынувших эмоций испугал его. Он вдруг почувствовал себя несчастным, у него возникла потребность объяснить Гвидо, почему он пришел сюда.
– Я люблю только тебя, – прошептал он.
Ослабевший от вина, совершенно разбитый, он побрел от алтаря к дверям.
Если бы он не наткнулся на какую-то кушетку в маленькой гостиной наверху, то ему
Тонио лег на кушетку и закрыл глаза. Отчетливо услышал голос матери: «Мне нужно было убежать с бродячей оперой». И заснул.
Когда он проснулся, было тихо. Конечно, званый вечер уже давно закончился. Быстро поднявшись, Тонио вышел на лестницу. Скорее всего, Гвидо в ярости. Может, он даже уехал домой один.
Внизу в огромных залах осталось лишь несколько гостей, и повсюду двигались слуги, собирая салфетки и бокалы на серебряные подносы. В воздухе пахло табаком, а одинокий человек за клавесином, любитель, играл какую-то душевную мелодию.
Трое оставшихся скрипачей болтали друг с другом. Увидев среди них Франческо, Тонио бросился к нему вниз по лестнице.
– Ты видел Гвидо? – спросил он. – Он уехал домой?
Франческо, вынужденный играть почти всю ночь, заметно устал и в первый момент, кажется, не понял, о чем его спрашивают.
– Он, наверное, сердится на меня, Франческо. Я заснул. Думаю, он искал меня, – объяснил Тонио.
И тут Франческо улыбнулся.
– Он не будет сердиться на тебя, – сказал он странным доверительным шепотом.
Потом осторожно положил скрипку в футляр и, захлопнув крышку, встал. Но, увидев, что Тонио глядит на него с полным недоумением, снова улыбнулся и многозначительно посмотрел на лестницу, ведущую на верхний этаж.
Тонио подался вперед, словно пытаясь услышать невысказанное. Франческо снова показал глазами наверх.
– Он с графиней, – шепнул он в конце концов. – Так что жди.
Какое-то время Тонио просто смотрел на Франческо. Он смотрел, как тот собирает ноты, как прощается с остальными. Как уходит.
Оставшись один на пороге огромного пустого зала, он словно заново пережил их короткий разговор и под его впечатлением медленно приблизился к лестнице.
И сказал себе: «Это неправда. Ерунда какая. Наверное, я не так понял».
Конечно, Франческо не мог знать, что они с Гвидо – любовники. Никто этого не знал.
Но, оказавшись в начале темного коридора на верхнем этаже, Тонио почувствовал, как его трясет.
Он прислонился к стене. Голова снова кружилась, и неожиданно ему захотелось оказаться где-нибудь в другом месте, подальше отсюда. Но все равно он стоял неподвижно.
Ждать ему пришлось недолго.
В другом конце коридора отворилась дверь, и в потоке света, хлынувшем на ковер с цветочным узором, показались графиня и Гвидо. Пухленькая, маленькая графиня по-прежнему была в изысканном бальном платье, но теперь темные волосы свободно ниспадали ей на плечи. Гвидо, нежно обернувшись к ней, наклонился, поцеловал ее и раскланялся.
Их силуэты нечетко просматривались в полутьме. Графиня ушла, и вместе с ней пропал свет. А Гвидо двинулся к лестничной площадке.
Тонио безмолвно смотрел на приближающийся неясный силуэт.
Но когда он увидел выражение лица учителя и их глаза встретились, у него не осталось больше ни малейшего сомнения.
12
Он плакал. Плакал навзрыд, как ребенок, не в силах смириться с тем, что происходило. Гвидо обманул его. Гвидо намеренно причинил ему боль. И если вначале он высказал учителю много гневных слов, это была лишь паническая, отчаянная попытка утаить боль этого ужасного момента.