Плачь обо мне, небо
Шрифт:
Губы Императора дрогнули; княжна Голицына оставалась себе верна. Еще в тот день, когда ему донесли о случившемся, и было принято решение заключить потерявшего всякие крупицы разума и без того опального офицера под стражу в Петропавловской крепости, Александр вспомнил о его сестре, когда-то с отчаянием умолявшей дать ей свидеться с таким же арестованным батюшкой. Он предполагал, что она будет добиваться аудиенции с той же целью, и просчитался лишь в одном – вместо того, чтобы ждать, она самолично пробьется сюда.
По всей видимости, ей уже было нечего терять.
========== Глава десятая. Подари хоть каплю надежды ==========
Российская
Не верилось, что все кончено.
Бездумно смотря в потолок, сокрытый от нее тонким пологом, что нависал над постелью, Катерина перелистывала в памяти последние недели, упиваясь ощущением странной, пугающей свободы. От страха за свою и чужую жизнь, от чужих игр. Все кончилось. История получила свою точку, которую она уже и не мечтала увидеть, почти смирившись с тем, что еще не один год ей носить маску, которая однажды прирастет к её лицу. Но нет – на исходе первой декады октября она узнала, что князь Остроженский занял одиночную камеру Алексеевского равелина, а спустя полторы недели состоялось первое дознание, на котором присутствовал сам Император. Это ничего не дало, но даже известие о том, что Борису Петровичу не удалось оправдаться, уже немало радовало. Хотелось верить, что справедливость еще хоть где-то может восторжествовать, пусть даже лишь на миг.
Катерина порывалась попасть в Петропавловку, чтобы взглянуть в лицо человеку, по вине которого она потеряла папеньку, с которым уже ей никогда не свидеться, по вине которого всю оставшуюся жизнь была вынуждена страдать Ирина (удастся ли врачам сотворить чудо, она боялась даже думать), по вине которого она оставила Двор и теперь намеревалась оставить Россию. По вине которого едва не стала вдовой, еще не выйдя замуж. Человеку, обратившему её жизнь в истинный ад.
Однако Дмитрий удержал её от необдуманного порыва – то ли не желал её встречи с дядюшкой, то ли стремился уберечь от ужасов тюрьмы.
На удивление, она даже не стала искать обходных путей: быть может, оно к лучшему. Она не могла быть уверенной, что при виде этого лица ей не сделается дурно и не появится несвойственных ей отчаянных желаний.
Достаточно того, что она единожды уже посетила Петропавловскую крепость, и этот день ей еще не один год станет сниться в кошмарах. Потому что она застала последние часы брата перед расстрелом.
Он бы мог остаться в живых – без чина, без возможности служить в России, но жить. Если бы не был так упрям и не настаивал на том, что в его требовании дуэли не имелось ни грамма безрассудства. Он желал защитить её честь. Он ясно видел вину цесаревича. Он не желал простить и покаяться.
В Голицыных была слишком сильна фамильная гордость.
Крепко зажмурившись, Катерина натянула одеяло до самого носа, утопив под ним скулящий стон; по щекам невольно покатились слезы. Все кончено, а она не ощущает счастья, словно потери перевесили. Ей бы радоваться сегодня, а хочется скрыться с головой от всех и ни с кем не говорить. О том, кого здесь не хватает.
Папеньки.
Брата.
Маменьки.
Сестер.
Как иначе все должно было выглядеть. Как иначе они все задумывали.
– Барышня, утро уже, вставать пора, – над ней склонилось обеспокоенное лицо служанки, что каждый день разводила шторы, впуская в спальню солнце. Она и сейчас прежде чем будить барышню исполнила привычный ритуал, только Катерина этого не заметила: перед глазами расплывался светлым пятном потолок.
Безмолвно
Позволив подвести себя к широкому трюмо, она опустилась на низкий табурет, через зеркало наблюдая, как служанка берет щетку, чтобы распутать густую волну волос, лежащую на спине. Другая, только появившаяся в спальне, уведомив, что к умыванию все готово, принялась убирать постель. Без интереса смотря на происходящее за её спиной, Катерина силилась найти в себе хоть какие-то ростки увлеченности действом, что начало разворачиваться в это утро, и понимала, что абсолютно безучастна ко всему. Слишком долго она ждала этого дня. Наверное, выгорев изнутри.
Её совсем не волновало, уберут ли ей волосы в пучок, или же выложат косу, выпустят ли завитые локоны на грудь, или же не дадут и лишней пряди выбиться из прически. Появится ли в оной украшение помимо флердоранжа, или же она станет являть собой сегодня образчик чистоты и простоты. На отражение в зеркале она смотрела, будто на чужого незнакомого ей человека, с которым у нее нет и не было ничего общего.
И в один миг этот стеклянный кокон отчуждения раскололся – со звоном упала крышка шкатулки, которую взяла в руки служанка в момент, когда дверь спальни резко распахнулась. Влетевшая Эллен лучилась ярче любого бриллианта царской короны – так сиять сегодня должна была Катерина. Но почему-то не могла.
– Вы её к погребению готовите что ли? – возмущенно воскликнула Эллен, обозрев картину перед собой: обе служанки занимались волосами подруги, сидящей перед трюмо что фарфоровая кукла – красивая, но безжизненная.
Кружащие рядом девицы вздрогнули, испуганные внезапным появлением младшей графини Шуваловой, тут же короткими книксенами поприветствовав барышню.
Катерина же от слов о погребении невольно ощутила пробежавший по спине холодок.
В тот вьюжный декабрьский вечер, когда она столкнулась с цыганкой, предсказание, прозвучавшее в её адрес, отрицало свадьбу. Другие молитвы ей обещали – это она помнила так же ясно, как если бы все случилось минутой ранее. Поднявшись из-за трюмо, чтобы позволить служанкам приложить к ней корсет, она силилась выдохнуть, пока девицы в четыре руки затягивали сзади шнуровку. Старая гадалка ошиблась или же скорее предостерегала её от чего-то, что грядет за свершившимся венчанием? Думать о дурном не хотелось, но и радужных мыслей в сознании – ни одной.
– Туже затягивайте, туже, – распоряжалась Эллен, внимательно наблюдая за сборами и одновременно умудряясь что-то искать на заваленном украшениями и десятками разных баночек и флакончиков трюмо. По всей видимости не найдя желаемого, она бросилась к высокому комоду, пристроенному у постели, чтобы начать поочередно выдвигать тяжелые ящики.
За её передвижениями Катерина, уже отчаявшаяся сделать вдох, вовсе не следила – ей начало казаться, что её и впрямь к погребению готовят: с такой талией не живут. Прохрипев, чтобы служанки слегка ослабили шнуровку (не такая уж у нее фигура, чтобы нарочно пытаться создать иллюзию стройности), она облегченно закашлялась.