Плач юных сердец
Шрифт:
И он застенчиво улыбнулся.
— Да ладно вам, — сказал он. — Я сроду никого не убивал.
— Но теперь у вас будет шанс, не так ли? Вам ведь дадут пулемет и ручные гранаты?
— Прекрати, Грейс, — сказал Майкл. — Ты не к тому полезла — парня загребли в армию по призыву.
— И рацию вам, наверное, тоже дадут, — продолжала она. — Чтобы вы могли направлять артиллерийский огонь, бомбы и напалм на женщин и детей. Так вот послушайте…
— Прекратите немедленно! — закричала Сара и бросилась к Терри, как будто хотела загородить
— Послушайте, — продолжала Грейс Говард, — вы никого здесь не обманете. Я знаю, почему вам хочется убивать людей. Вам хочется их убивать, потому что вы такой маленький.
К этому моменту приятелям удалось скрутить Грейс: ее развернули на сто восемьдесят градусов, провели через комнату и, хлопнув дверью, вывели наружу.
— Терри, мне дико стыдно, — сказал Майкл. — Я знал, что она пьяная, но не думал, что сумасшедшая.
— Слушай, пошла она на хрен, ладно? — сказал он. — Хуй с ней. Хватит об этом говорить, потому что дальше только хуже будет.
— Точно, — тихо проговорила Сара.
Когда все наконец разошлись, Сара постлала Терри в свободной комнате. Но спать оставалось недолго: утром они встали рано, чтобы отвезти Терри к его друзьям. Там он переоделся в форму — Сара сказала, что она «очень ему идет», — взял свой вещмешок, и они повезли его в аэропорт в двадцати милях от города. В машине завязался спокойный, приятный разговор — все трое пришли в добродушное смешливое состояние, какое бывает порой после почти бессонной ночи, — но Грейс Говард никто упомянуть не решался.
Когда пришло время прощаться у выхода на посадку, Майкл пожал Терри руку с несколько преувеличенной сердечностью старого солдата: «Ну что, Терри. Сильно там не пугайся, держи хвост пистолетом».
Потом они обнялись с Сарой. Она была выше Терри, но их объятий это совсем не испортило. Хоть и ненадолго, но она прижала его к груди так, как подобает прижимать к груди мужчину, уходящего на войну, которая никому на свете не понятна.
На обратном пути они почти всю дорогу молчали, но в конце концов Майкл сказал:
— Ну хорошо, хрен с ним, я во всем этом кошмаре виноват, я понял. Эта моя дурацкая речь была ни к чему. — И добавил: — Но дело вот в чем, девочка: когда я уходил в армию, было принято, чтобы накануне отъезда тебя провожали. Было здорово, если гражданские устраивали вокруг тебя суету, а они устраивали, если все шло как надо.
— Знаю, — сказала Сара. — Но это раньше так было. Когда я еще не родилась. И Терри тогда тоже еще не родился.
И когда Майкл снова оторвался от дороги, он увидел, что она тихо плачет.
Очутившись дома, она сразу же ушла спать, и он получил возможность сесть на кухне, выпить пару бутылок холодного пива и попытаться собраться с мыслями.
Потом зазвонил телефон:
— Майкл? Это Джон Говард. Слушай, что это за парень был у тебя вчера на вечеринке?
— Просто один мой приятель из Нью-Йорка, был тут проездом.
— Я так понял, что, после того как я уехал, он нагрубил Грейс и чем-то ее оскорбил.
— Вот как!
И Майкл вдруг понял, что разгребать всю эту грязь смысла уже не имеет. Терри Райан был где-то в небе за тысячу миль отсюда, навеки избавленный от Биллингса, штат Канзас, и, сколько ни говори теперь правды в лицо, она его уже не защитит.
— Что ж, в таком случае прошу прощения за неприятности, Джон, — сказал он в надежде, что сарказм этой реплики будет услышан, и положил трубку раньше, чем Джон успел что-то сказать.
Если бы Говард перезвонил и стал настаивать на своих дутых обидах, Майклу ничего не оставалось бы, как рассказать, что на самом деле учинила вчера Грейс. Но телефон больше не зазвонил.
Он пожалел, что Сара спит и не может заверить его, что он поступил правильно. Но может, это и к лучшему; хотя бы не надо к этому возвращаться — и больше никогда не придется.
Как-то вечером, в июне, в самом конце учебного года, Майклу позвонила Люси Дэвенпорт — сообщить, что их дочь исчезла.
— Что значит «исчезла»?
— Предположительно она направляется в Калифорнию, — сказала Люси, — но, по-моему, никакого четкого представления о том, куда она хочет попасть, у нее нет. Ей, видишь ли, захотелось побродяжничать. Ей хочется болтаться по дорогам в компании таких же грязных и вонючих бродяжек, как она, — по любым дорогам, где придется. Она ни за что не хочет отвечать, потакает любой своей прихоти и стремится, наверное, окончательно уничтожить себе мозг, перепробовав все галлюциногены, какие только под руку попадутся.
Первый курс в Уоррингтоне Лауру ничему, кроме дурных привычек, не научил, сообщила мать.
— Я так поняла, что в этом чертовом колледже наркотики на каждом углу.
Вчера она приехала оттуда домой, похоже «чокнутая», и привезла с собой троих друзей, видимо на выходные: одну девочку из Уоррингтона, которая тоже вела себя как чокнутая, и двоих парней, описать которых Люси затруднилась.
— Я хочу сказать, что это шпана какая-то, Майкл. Пролетариат, дети каких-то текстильщиков. Они ни на что не способны — только ворчат и мямлят что-то себе под нос на манер Марлона Брандо; правда, если мне память не изменяет, Марлон Брандо волосы себе до пупа никогда не отращивал. Примерно понятно, о чем я говорю?
— Ага, — сказал Майкл. — В общих чертах ясно.
— И потом, суток не прошло, как Лаура объявила, что они едут в Калифорнию. Переубеждать ее было бесполезно, с ней вообще невозможно разговаривать, а наутро обнаружила, что ее нет. Они все уехали.
— Бог мой! — сказал Майкл. — Не знаю, что и сказать.
— Вот и я не знаю. Я вообще ничего не понимаю. Я просто позвонила, потому что подумала, что, в общем, тебе следует об этом знать.
— Верно. Хорошо, что позвонила, Люси.