Плач
Шрифт:
Джоанна сдавила ей руку так, что врачиха скривилась от боли.
— Ладно.
Часть третья
Плач
25
Александра
28 июля
Я очень спешу. Хлоя не захотела сегодня идти в школу, и я договорилась с учителями, а потом мне пришлось дожидаться мамы с папой — они должны были приехать, чтобы побыть с ней. Она расстроена после вчерашнего похода в суд. И как-то растеряна. Не знаю, зачем им понадобилось ее свидетельство. Как будто ей и без того
Опаздываю, на трамвае уже не успеть.
— Верховный суд, на Элизабет-стрит, — говорю я таксисту.
— Случайно не на суд ли над этой Линдси? — спрашивает таксист через несколько кварталов.
— Мм, да.
Черт, мне совсем не хочется говорить об этом с таксистом.
— Вы с ней знакомы, что ли?
— Нет.
— А что, журналист типа?
— Нет, просто интересуюсь.
Я не стану с ним разговаривать. Пошел к черту.
Он на время замолкает, ему так хочется вытянуть из меня хоть что-нибудь.
— Я знаю одного парня, который работал с Алистером Робертсоном, в какой-то пиар-фирме на Сент-Килда-роуд. Говорит, отличный был мужик.
— Кажется, следующий поворот?
— Ага, точно. А вы слышали, что опять кого-то видели с ребенком?
— А тут — второй налево.
— Да я знаю, знаю. Какого-то чувака засняли у автосервиса с орущим младенцем на руках — где-то рядом с Дарвином. Бабник только так и выпить не дурак. Да там так снято, что и не разберешь, что за тип.
— Спасибо, остановите вот тут, пожалуйста.
— Извиняюсь, конечно, но для меня все младенцы на одно лицо. А если он плачет, это еще не означает, что его похитили, правда? Ему сейчас было бы — сколько, месяцев семь-восемь?
Я протягиваю ему пятьдесят долларов и жду, пока он неторопливо отсчитывает сдачу.
— А Линдси-то эта совсем, что ли, поехавшая?
— Спасибо, — говорю я и влетаю в здание суда.
Я встаю в очередь за кофе в местном буфете. У блондинки передо мной — отчетливый шотландский акцент. Когда она оборачивается, я узнаю Кирсти — видела ее в «Фейсбуке», когда следила там за Джоанной. Лучшая подруга Джоанны выглядит неважно, усталая и подавленная — вовсе не такая красотка, как на фотографиях, которые она выкладывала у себя на страничке. Кирсти улыбается мне. Думаю, она меня узнала. Она говорит «простите» и возвращается в зал суда с картонным стаканчиком капучино с обезжиренным молоком. Когда я улыбаюсь ей в ответ, вид у меня, наверное, немного смущенный. Позже она узнает почему, ведь сегодня и меня вызовут для дачи свидетельских показаний. Хлоя была намного спокойнее, чем я, когда шла в суд. Наверное, потому, что она знала, что хотела сказать, а я — понятия не имею.
Вчера Фил был моим осведомителем в суде. Вечером он сообщил мне, что говорили мисс Эймери, миссис Уилсон и водитель грузовика; рассказал, какой уверенный вид был у Хлои, когда ее показания транслировали в зал суда по видеосвязи. После обеда для дачи показаний пригласили стюардессу. Она описала Джоанну как совершеннейшего монстра и, бросая на нее злые взгляды, рассказала, что происходило в самолете: Джоанна сорвалась с катушек, когда ей сказали, что ее орущий ребенок мешает другим пассажирам, — стала бегать по салону, и бросалась
Я узнаю стюардессу по описанию Фила (аккуратное рыжее каре, седина у корней волос). Она шепчется с подругой, пока я иду по проходу к трибуне, и гордится собой после вчерашних пятнадцати минут славы. Как жаль, что я попросила Фила не приходить сегодня. Мне его очень не хватает.
— Мисс Линдси приезжала к вам в то утро, когда произошла авария? — начинает ее адвокат.
Я смотрю прямо на него, чтобы не видеть никого другого — особенно Джоанну, чей взгляд я чувствую на себе. У адвоката такое лицо, что хочется подойти и вмазать ему как следует: молодой, одетый с иголочки, определенно выпускник частной школы.
— Да, приезжала.
— Зачем?
— По ее словам, хотела убедиться, что у Хлои все хорошо и что со мной она в безопасности.
— Она сказала, зачем ей это понадобилось?
— Она сказала, что не хочет, чтобы Алистер забирал у меня Хлою. Сказала, что поможет мне.
— Как бы вы описали ее поведение в то утро?
— Она выглядела абсолютно нормальной.
Я говорю это не для того, чтобы задеть Джоанну. Нечаянно глянув на нее, я вижу, что она мне улыбается. Встретившись со мной взглядом, она едва заметно кивает. Молодого адвоката зовут Мэтью Маркс, он подходит к своему столу и роется в бумагах, делая вид, будто что-то ищет.
— Прошу прощения, миссис Робертсон, я не понял — у вас диплом психиатра?
— Мисс Донохью, — поправляю я его.
Он поднимает глаза на судью, и тот отвечает именно так, как Марксу и хотелось бы:
— Замечание опротестовано. Мисс Донохью не обладает соответствующей медицинской квалификацией, чтобы судить о психическом состоянии подсудимой.
Я говорила о вменяемости Джоанны не для того, чтобы помочь стороне обвинения истребовать для нее наказание посуровее. Я сказала то, что сказала, потому что это правда.
— Так как же она вела себя в то утро, когда приехала к вам? — спрашивает защитник.
— Она прекрасно формулировала свои мысли. Говорила здравые вещи.
Джоанна улыбается — так же широко, как и обвинитель. Это сбивает с толку. Если бы защитник спросил, что я думаю о состоянии Джоанны сейчас, я бы сказала, что она определенно не в себе. Но в то утро с ней все было в порядке.
— Итак, Джоанна Линдси приехала к вам в десять часов утра и сказала, что не хочет, чтобы ее муж забрал у вас Хлою, и что она попытается вам помочь. Она говорила что-нибудь о своих отношениях с Алистером Робертсоном?
Я пытаюсь припомнить. Что там она говорила?
— Ну, она сказала, что прошлой ночью звонила своему психологу в Глазго и что та, возможно, сочла ее сумасшедшей… Я думаю, она была в состоянии аффекта, и это вполне объяснимо.
Я сказала именно то, что было нужно этому кретину из частной школы.
— Я бы хотел обратиться к показанию, данному вышеупомянутым психологом, миссис Энн Докерти из Рутерглена в Южном Ланаркшире, — читает он с листка, взятого со стола. — Она утверждает, что мисс Линдси позвонила ей в ночь накануне предполагаемого убийства и ее слова показались психологу — я цитирую — «странными и бессвязными».