Плачут глухари
Шрифт:
— Ничего я не добивался. Ей семнадцать лет.
— Хорошие люди — ваши друзья, — сказала Варя, когда они с Антоновым стояли на автобусной остановке. — Вежливые, веселые. Никто не подал вида, что я слова не умею сказать, что я чужая. Мне так было хорошо!
— Я, Варенька, привязался к тебе, — сказал Антонов, — как к младшей сестре.
— До свиданья, — погасшим голосом сказала она.
Варя подошла к двери, но вдруг повернулась к Антонову и с ужасом сказала:
— Я не поеду домой.
Он проводил ее утром, шестичасовым автобусом. Вернувшись домой, лег спать, спал долго и крепко. Проснувшись в двенадцатом часу и в одно мгновенье вспомнив все, сказал вслух:
— Было это? Или не было?
Было. Он тщательно проанализировал свое вчерашнее поведение, и вроде бы упрекнуть себя было не в чем. Он не терял самоконтроля, думая, что Варя сама остановится, но она лишь бессвязно лепетала, что любит, любит безумно… Потом она плакала, уткнувшись в подушку, а утром неожиданно засобиралась и ушла и, когда садилась в автобус, оглянулась на него потерянно, с каким-то испуганным удивлением.
Антонов слышал, что все женщины после этого чувствуют себя униженными, разочарованными, потому что слишком многого ожидают. Но она не сказала ему ни единого слова упрека. Умница девочка, понятливая. Он не ожидал от нее такой душевной тонкости. Ушла — и все..
«Ну, вставать!» — скомандовал себе Антонов, чувствуя, что выспался хорошо, ощущая в теле легкость, спортивную подобранность. Голова была свежая, на душе — покой, умиротворенность — штука, которую Антонов любил в начале дня.
Он распахнул окно — в комнату ворвался запах молодого березового листа: окошко его глядело на березовую рощицу. Деревья томились в тепле летнего солнышка, с листьев стекал зеленый, тихий свет. Он вздохнул полной грудью, подмигнул небу, ближней березке, которая тянула в окно шелестящую ветку.
Размявшись потягиванием и наклонами, он
Зазвонил телефон, он протянул руку, но тотчас отдернул ее. Наверное, это Варя, он дал ей телефон. Нет! Зачем же? Его нет дома. Сегодня было бы только повторение. Со стыдом он вспомнил, что утром она показалась ему не такой уж привлекательной, он разглядел на ее лице тривиальные веснушки, его коробили все эти книжные слова, киношные жесты и вздохи. «Нехорошо! — обругал он себя. — Большая ты, Антонов, свинья».
Ругал он себя за то, что, сделав верой раскрепощенность своего «я», в этой ситуации поступил нелогично.
Весь день он просидел дома, переводя с английского давно отложенную статью. Дело ладилось, он был доволен.
Прошел день, и еще день. Миновала неделя. Варя не приходила и не звонила. Антонов много работал: днем в институте, вечером дома. Устал, маялся бессонницей, но в одно прекрасное утро решил наконец задачу, к которой приступал много раз. Тетрадку с решением показал шефу, и у Николая Спиридоновича высоко поднялась седая благородная бровь. Это было высшей похвалой. Решение задачи в известной степени двигало вперед проблему, которой была занята лаборатория.
И снова пришла суббота, день, в который неженатый кандидат наук должен куда-то себя девать. Антонов долго шатался по проспекту, потом сходил на пляж, искупался. Не хватало какого-то штриха для субботнего вечера, какого-то сюжетного поворота. Навстречу ему попалась Лиза Беркутова с рыжим догом на поводке, она одарила Антонова роскошной улыбкой, и вдруг он решил съездить к Варе. Ему вдруг захотелось ее увидеть.
Он купил в универмаге недорогую, накладного золота, браслетку, большую коробку конфет и, выйдя на шоссе, проголосовал такси. Покачиваясь на сиденье, Антонов чуточку волновался.