Пламенем испепеленные сердца
Шрифт:
В приемный зал вошли два католических священнослужителя. Теймураз обратил внимание на их длиннополые рясы и круглые шапочки, так густо припорошенные дорожной пылью, что первоначальный черный цвет ткани только угадывался. Затем взгляд царя невольно остановился на предмете, который бережно держал в руках тот из двоих гостей, который был пониже ростом. Предмет был аккуратно завернут в атлас, не скрывавший его угловатых очертаний.
Теймураз стоял в каком-то странном оцепенении и ждал, когда гости заговорят.
Они попросили воды.
Утолив жажду, высокий взял у
Гости не торопились, они не спешили объяснить царю причину своего появления при его дворе: им или трудно было начинать, или они тянули нарочно, разжигая любопытство царя. Теймураз взвесил оба предположения и спросил низким, сдавленным голосом:
— Кто вы?
Высокий шагнул вперед:
— Мы — посланцы римского папы. Миссия наша должна быть тебе известна, государь. Мы прибыли из Исфагана.
— Исфаган знаю, да и посланцы римского папы не чужды мне.
— Мы были в Ширазе, когда святую пытали. Наш папа причислил царицу Кетеван к лику святых…
— Моя мать была православной христианкой, православной христианкой и осталась до конца дней своих, — взволнованно перебил его Теймураз.
— Мы знаем это. Наши неоднократные попытки обратить ее в католичество оказались тщетными. Она от своей веры не отступилась, но мы все равно объявили ее святой, ибо бог у нас один, только пути служения ему разные…
— А что это у вас в руках? — не выдержал Теймураз.
— Сейчас узнаете… В тот проклятый день, день казни, мы посетили Имам-Кули-хана. Он не отдал нам останков царицы. Долго упорствовал шахиншах. И лишь когда ом почувствовал, что силы его на исходе, внял наконец нашим мольбам. Для нас ясно, что на его решение повлияло и причисление царицы к лику святых. Он позволил захоронить прах святой и царицы цариц в нашем монастыре в Исфагане. Ныне же, когда святость ее канонизирована католической церковью, мы перенесли ее прах вместе с прахом наших святых отцов Гильельмо и Иеронимо де Круза в Индию, в Гоа, ибо там они обретут истинный покой в гробнице из черного мрамора в монастыре Де Гарса… Тебе же, государь, в знак нашего глубочайшего почтения, мы привезли череп царицы цариц… матери твоей и святой нашей…
— Да свершится воля божья! — произнес Теймураз задыхающимся голосом, воздевая руки к небу и падая на колени.
Хорешан, стоявшая неподалеку, кинулась к мужу, но все же не осмелилась прикоснуться к нему, охваченному отчаянием. В зале воцарилась гнетущая тишина, слышно было лишь тяжелое дыхание павшего ниц Теймураза, плечи которого едва заметно вздрагивали от сдерживаемых рыданий.
Собравшись с силами, Теймураз поднялся, но выпрямиться так и не смог, внимательно взглянул на католиков и велел придворному Иасе позаботиться о священниках.
Кровь снова прилила к щекам Хорешан, вернулся румянец. Она тоже пришла в себя, увидев, что Теймураз сумел перевести дух.
Четыре дня провели в Гори католические миссионеры.
Четыре дня сидел безмолвный Теймураз над черепом матери своей, не принимая ни пищи, ни питья.
— В муках она родила меня,
Царь, сам немало выстрадавший за страну и народ, не имел права долго предаваться скорби.
На пятый день он призвал к себе католиков, слуги поднесли им блюдо, наполненное серебром и золотом, — дар царской признательности.
Они наотрез отказались.
— Мать твоя, государь, собою пожертвовала во имя веры и господа; мы тоже — служители веры и господа, — сказал отец Амброзио дон Анжос. — Эти сокровища мы жертвуем грузинской церкви во имя святой Кетеван. Нам же дай немного еды на дорогу и отряди с нами проводника, чтобы мы побыстрее достигли Исфагана, ибо шах Аббас скоро отправится в мир иной, а нас призывают наш долг и многочисленные заботы. Ты же, государь, управляй своей страной во славу Христову!
Теймураз и прежде слышал о недомогании Аббаса. Теперь он подробно расспросил обо всем святых отцов, осведомился, кто, но их мнению, будет наследником шаха. Святые отцы могли поделиться с царем лишь своими предположениями, которые сами по себе указывали на достаточную осведомленность в мирских делах этих богослужителей.
Теймураз четыре дня объявил днями скорби и траура, но и после заперся в Горис-цихе, в своей келье. К столу не выходил, слуг, приносивших еду, к себе не впускал.
Хорешан знала, что в самые тяжелые минуты Теймураз искал уединения, брался за гусиное перо. Поэтому лишь на исходе шестого дня она осмелилась робко переступить порог его кельи.
— Все скорбишь?
Теймураз не ответил. Истолковав молчание как разрешение нарушить его затворничество, Хорешан подошла к тахте и села.
Теймураз аккуратно собрал разбросанные по столу листки, уселся рядом с ней и начал негромко читать. Хорешан часто случалось быть первым слушателем и судьей его стихов.
— Мученичество царицы Кетеван, — начал он с названия свое новое стихотворение.
Стихи были сложены ладно, в них горели душа и разум автора, каждое слово приобретало свою значимость, дышало лаской сыновней и мудростью государственной.
Слушая внимательно мужа, Хорешан то и дело всхлипывала, тщетно стараясь сдержать свое волнение.
Особо тяжела была концовка.
Завершив чтение, Теймураз вздохнул, взял кувшин с водой и без передышки осушил его, затем тщательно вытер усы платком, расшитым матерью накануне отъезда в Исфаган.
— Датуне ты это тоже прочтешь? — спросила Хорешан, хотя прекрасно знала, что он сына к творениям своим не допускал.
Теймураз нахмурился.
— Датуне не до стихов… Да и ни к чему это… Стихи человека приучают к печали. Печалей хватит ему и в старости. Склонность к стихотворству в нашем роду переходит по наследству — перекладывал же мой отец «Калилу и Димиу» на грузинский!.. Саакадзе в одном действительно был прав: царь и стихи… А впрочем, кто знает!