Пламенеющий воздух
Шрифт:
Решили придерживаться старых проверенных вариантов. А для возмудевшего и похужавшего племени интернет-запроданцев организовали отдельный Голубой зал.
Там-то все новые вывески по очереди как раз и использовались.
Кроме тогось!
Хотя был «Стукачевский», по сути, закрытым общественным объединением, и попасть туда стороннему человеку было попросту невозможно, — отказываться от жанрового обозначения «трактир» в пользу какого-то ночного клуба хозяева заведения ничуть не желали…
И ведь правы оказались!
Мелкая сволочь, морщенными слизняками
Рогволд Арнольдович Кобылятьев час почти потратил на регистрацию и разрешение войти в трактир. Но когда вошел и прошелся по залам, увидел: тех, кто мог бы ему пособить, в трактире нет.
Мелким воробьиным шагом пересек Рогволденок пространство трактира еще раз, заглянул в кабинеты верхние, сунул голову в комнаты нижние. Никого! Тогда он решил спросить про нужных людей у кельнера, которого здесь по-старинному звали «половой».
Половой Юрген на все вопросы лишь встряхивал, как тюлень, сизой в пятнышках головой, щурясь, спрашивал: «Вам когось?», да так подозрительно, что Рогволденок засобирался уходить.
Тут подступил к нему некто Столыпчик. Странно лыбясь и крутя пуговицу на собственном кителе, Столыпчик спросил:
— «Стукнуть» собрался?
Столыпчика Кобылятьев немного знал. Тот по паспорту носил простоватую фамилию Стулов. Сильным же историческим именем, с игривым окончанием, был прозван для смеха и потому, что когда ни приди в трактир — всегда он за столом, всегда над бумагами. Да еще малолетнего сына (что вообще-то запрещалось) с собой в заведение для науки водит!
Но правдой было и то, что внешность Столыпчика к смене фамилии сильно располагала: лысоват, породист, явный чадолюб, скрытый библиофил… И какой-то менторско-прокурорский китель синенький всегда на нем. А на кителе орденок, еще царский, трепыхается! Вот только стеснителен и конфузлив был Столыпчик не в меру. Так стеснителен, что к утру в трактире, бывало, без единой пуговицы на кителе оставался. Все обрывал, все, нежно лютуя, откручивал, ронял на пол, на стол!
А все потому, что высасывал Столыпчика — как громадный кенийский паук беззащитную муху — сутяжный синдром!
Рогволд Арнольдович заколебался. Нужда «стукнуть» была неотступной, свербящей. Нужен, однако, был не просто «стук». Нужно было сложное музыкально-ритмическое действо, с негромким запевом-выкриком и несколькими внятными отголосками в ответ. Словом, нужен был «перестук».
А для «перестука» требовался серьезный «дятел». Потому как стучать надо было не только туда и сюда, но и в третье, и в четвертое место. И отовсюду получать благожелательное согласие, а не равнодушное «поглядим, посмотрим».
Столыпчик для такого дела не
— Не знаешь, Горби-Морби здесь?
— Только что отвалил. Но если ты по делу — могу пульнуть ему на «мыло». Может, вернется.
— Пульни, родимый, пульни!
Пока Столыпчик пулял, Рогволд сел, огляделся, сделал скромный заказ и задумался о превратностях российской судьбы и жизни, все никак не утверждающей в правах новых псов демоса…
Тем временем творческие эксцессы в «Стукачевском» не прекращались ни на миг! Внутренне радио без конца передавало репортажи с готовящихся демонстраций славных своих завсегдатаев:
«Вот идут, — вкрадчиво пела радиоточка, — лучшие люди российской сик-культуры: ябедники и кверулянты, мастера откатов и мошенники, рейдера первого уровня и мастера нашептываний восьмого ранга!»
Радиоточка пела, дятлы стучали. Под пение и стук неплохо решались дивно-запутанные вопросы. Необычным было лишь то, что решали их не братки или депутаты, а новая ветвь российской элиты: через социальные сети, через блоги и просто так стучавшая на тех и на этих, сообщавшая гадкие сведения и открывавшая личную жизнь каждого, до последней завязки на исподнем! До трусов и глубже! До потаенных мыслей и не оформившихся еще желаний, до тщательно скрываемых и никому не доступных душепотемок!
Козыряя силой извращенной юриспруденции и продажного журнализма, собаки демоса, «люди изнанки», «люди стука» — часто оказывались сильней людей из преступных сообществ и ублажаемых ими людей власти.
Что, кому и про кого сообщать, какие именно сорвать с оповещаемых и рассекреченных суммы? И в виде чего? В виде облигаций? Или швейцарскими франками, нефтеносными участками в Конго, плантациями колумбийской коки?.. Все это требовало неусыпного внимания и выверенного математического расчета.
А еще — нужна была защита авторских прав сикофантов!
За авторские права сик-меньшинств Рогволденок стоял горой. Думал даже через знакомого депутата проект закона продавить. Но пока медлил.
«Составить донос — не повестуху слепить! В доносе — стиль и язык, в нем теплота интонации и выверенность тембра, и закрученный, как в хорошей новелле, сюжет в нем. Причем сюжет, возникающий с конца и лишь позже прилаживающий к этому блистательному концу скромненькое такое начало!»
Несмотря на трепетную зависть и нежнейшую злобу ко всему чужому, Рогволденок признавал: сикофантские сюжеты — зачитаешься! И результат таких сюжетов — не гонорар нищенский, а заводик, а плантация, а креслице в совете директоров!
Как было, к примеру, не залюбоваться авторским сюжетом заслуженного сикофанта Вынь-ко?
Этот самый Вынь-ко пульнул как-то одному уральскому вахлачку на мыло: ваш завод собираются посетить рейдеры. А рейдерам дал наводку: целый месяц уважаемый шкаф будет держать охрану и ОМОН наготове, а потом ему надоест, потом он поймет: подстава. И охрану он снимет, а ОМОН отпустит заниматься своим прямым делом: разгоном митингов… В этот-то миг, миг отдохновения и расслабы, рейдера его и накроют!