Пламенеющий воздух
Шрифт:
Тут на рынке стало тихо, как в склепе.
— Вы и так всё на всё променякали! — продолжал корить земляков Исай Икарович, — царизм сменяли на атеизм, атеизм — на ленинизм, ленинизм — на сталинизм, сталинизм — на сатанизм, а потом на Хруща, шута горохового! До горбачевщины ведь дошло! Хорошо, лысаку этому не дали разгуляться, а то бы он вас быстро отмормонил и объобезьянил! А всего-то и надо нам — Петра Великого клонировать! А вы тут овец низкопородных развели, — старожил Пеньков задохнулся от возмущения. — Я спрашиваю, кто вам дороже: Петр Великий — или какая-нибудь англо-американская,
Ошеломленные перепадом мыслей и самой постановкой вопроса, базарные ряхи, чтобы не показать душевной смуты, продолжали грызть подсолнухи пополам с ногтями.
Тем не менее вопрос с мормонами и другими обезьяньими штучками-дрючками был в городе решен раз и навсегда: с рынка мнение Пенькова улетело в полицию нравов, а оттуда — в другие высокие и превосходные, но иногда не слишком смачно пахнущие романовские места.
— Не бывать! — таким был романовский ответ на возможную продажу Сибири и Чукотского автономного округа.
По-другому вышло с Варяжской Русью.
Пеньков с торжища отбыл, и на рыночной площади возобладал грубый антиамериканизм. Причем до такой степени возобладал, что стали говорить: только отгородившись от американского и всякого другого мира громадным, в высоту не менее тридцати метров забором, только завесившись малиновым звоном, отяжелясь державой и скипетром, можно отбиться от темных сил.
— Мы никого не трогаем и нас не тронут. Станем сидеть тихо — и ничего нам не будет, — говорили некоторые осторожные жители. — На хрена нам сдались все иные-прочие российские места? У нас на Волге благодать, а у них — разор и китайцы! Не нужно! Хватит! Давайте образуем внутри России анклавную монархию. И назовем ее Варяжская Русь! И валюту свою, варяжско-царскую выпустим. А поймаем эфирный ветер (слухи о нем уже вторую неделю будоражили рынок) — промышленными партиями продавать станем.
Эта точка зрения имела все шансы на победу. Тем более что ее внезапно поддержала супруга начальника полиции мадам Бузлова. Уж очень ей мечталось стать если не варяжской царицей, то хотя бы первой варяжской леди. В кругу подруг она к такому заманчивому способу жизни начала склоняться и даже потихоньку готовиться.
Стали появляться красочные плакаты и хлесткие анклавные слоганы. В интернете местные острословы задавали остальным россиянам каверзные вопросы по поводу происхождения слова «русский». Приплели сюда даже давно изгладившегося из памяти барона Брамбеуса, утверждавшего когда-то давно, что прилагательное русский восходит к финскому слову «красный» («руосски»).
Как вдруг…
Все испортила Леля Ховалина.
Желая блеснуть умом, Леля на презентации нового рок-альбома «Варяги мы, варяги…» неосторожно произнесла фразу, сказанную кем-то из древних философов. Причем произнесла назидательно, явно поучая и без нее все отлично знающих «новых варягов».
— Государство должно быть маленьким, — со значением сказала Леля, — а народ темным. — Ораторша бегло осмотрела зал и, не уловив признаков надвигающегося урагана, продолжила: — Выходя на крыльцо, правитель должен слышать, как в соседнем государстве лают псы и мяучат кошки!
Кладбищенская стылая тишина вдруг повисла меж Лелей и залом.
— Это
— А это Лао-цзы вообще-то сказал, — все еще небрежничая и не врубаясь в обстановку, отрезала Леля.
— Китайцы!
— Беспременно они!
— Вот кто вирусняк в наши головы запустил!
— Ну? Говорил же вам! Сперва китайцы собак здесь разведут, а потом пришлют корейцев!
— Они будут лаять, а мы их бесплатно кормить?
— Так это, выходит, китайцы нам Варяжскую Русь, как порченую бабу, подкладывают? Ну, чтоб мы вокруг Волги сгруппировались, на отрезке пути из «варяг в греки» закрепились, а им остальное досталось!
— Дурында! Путь из варяг, он не здесь проходил…
— А я знаю. Это израильтяне с америкашками идейку нам такую подсунули!
— Но философ-то китайский!
— Из чайна-тауна он, из Чикаги!
— Абсурд! Все, что вы говорите здесь — абсурд! Нам никто никогда не угрожал. Все войны против нас организовали мы сами. Ну просто сил у приличных людей не было сложа руки смотреть, что у нас в России творится… Надо же было порядок навести. Мы и сейчас хотим порядка! Варяжского порядка на Варяжской Руси! Нам никто не подсказывает. Это потому, что мы очень, очень дурные. Но нас еще могут исправить. И не надо жалеть о теряемых территориях. Как сказал мудрый гений: «Не в земельных просторах наш главный понесенный ущерб!». Давайте же, наконец, поделимся с теми, кто сможет по-хозяйски этими землями распорядиться…
— Коммуняки уже делились…
— И нынешние — тоже!
— Романовых надо кликать…
— Россия — не романовская вотчина! Это еще генерал Врангель сказал.
— А вот был тут у нас проездом хороший человек. Самостоятельный человек и непьющий. Куроцап ему фамилия. Савелий Лукич. Давайте его спросим!
Стали искать телефон Саввы. Кто-то вспомнил, что видел с Куроцапом Лелю. Ее коротко, но с пристрастием допросили, заставили вынуть мобилку, набрать номер, врубить громкую связь.
Савва Лукич про Лао-цзы высказался доходчиво:
— Философ он, конечно, великий. Но придурок еще тот! — И ни к селу ни к городу добавил: — Овец бы лучше стригли да «Парк советского периода» берегли, чем такие вопросы спрашивать.
Но, видно, почувствовав, что разумничался и занесся, Савва спросил уже потише:
— Пострадавшие в городе есть? Ну после экспериментов этих…
Леля сперва сказала, что нет, но потом вынуждена была тихонько признать про Ниточку. Тут же, правда, добавила: пострадавшую уже переводят из реанимации, даже приличную палату обещали…
Утомившись рассказами Дросселя и не найдя своих собственных записей, за которыми, собственно, сюда и бегал, я тихо выскользнул из протопленного по-зимнему «Ромэфира», поспешил назад, в больницу.
Жизнь моя разделилась на два рукава: широкий рукав — Ниточка. Узкий — вихри эфира и то, что после этих вихрей стало твориться в городе.
Чтобы не думать раньше времени о встрече с Ниточкой, я стал думать о том, как за месяц переменилась обстановка в Романове. Словно кто-то огромный и решительный перевернул ее одним движением с ног на голову!