Пламенеющий воздух
Шрифт:
— Вы м-мне про это не говорили. И сейчас, сдается, врете!
— Тогда — рано было. Теперь — самое время. Кстати, движение к созданию второго эфирного тела — это и есть новое российское понимание мирового эволюционного процесса. Вернее, может таким пониманием стать!
О ветер-ветрило! Ветер ума, ветер высших взлетов и откровений, — куда ты пропал?..
Я внезапно перестал слышать ветер. Странное равнодушие вдруг овладело мной. То уходя, то возвращаясь, оно наплывало на меня мороком и суховатым, правда не слишком режущим
От полного безветрия ума и равнодушия к уходящей жизни стал звонить я в Москву. Звонил кому попало: хвастал, что нашел непыльную и денежную работенку. Сдуру набрал даже Рогволденка. Но тот не ответил.
Позвонил я и к себе на квартиру. Узнал совершенно не нужные мне новости. Равнодушно обдумал их.
«Может, я уже стал другим, наполовину эфирным? Половина — какая была, а другая — эфирная? — соблазнял я себя вопросами. — Может, ничего вокруг меня уже и нет? А то, что вижу, мне только чудится?»
Но Ниточка — она была. Я ощупывал ее тесней и тесней, трогал щекой и лизал языком милый отросток, свисавший вместо правой руки…
Ниточка вроде ни о чем не догадывалась.
Чтобы отвлечься от ожиданий великого перехода, стал я записывать в столбик действующих лиц этой истории, давая им краткие характеристики.
Столбик получился любопытный и на час-другой отвлек меня от едких мыслей. Вот кто в столбике этом значился.
Савва урывай алтынник — русский пернач и капитал-разведчик.
Тима-туземец — простофиля с острым затылком.
Трифон — славянский чудотворец.
Ниточка с иголочкой.
Рома «сделай милость», человек будущего.
Сине-пипочный Рогволденок, по прозванью Сивкин-Буркин.
Австрияк Австриякович Сухо-Дроссель — бухгалтер-фантазер.
Пенкрат и Лизка — тень их горбатая близко.
Леля Ховалина — скандальный ротик.
Супруга полиции — толстый зад, плоский животик.
Столбов — стоит десятка ученых лбов…
Бывший дирижер Бабалыха — созидатель народного лиха…
Устав поигрывать столбцом-списком, я снова и вполне равнодушно стал узнавать о вещах посторонних.
Среди прочего узнал, что случилось в трактире «Маршал Стукачевский».
А случилось там вот что: был объявлен внутренний конкурс на самую красивую подставу года. Конкурс выиграл сикофант Кинг. И тут же получил немалый куш — миллион баксов. Сразу после получения денег Кинг продал всю подноготную этого дела трем бульварным журналюгам. Все трое — каждый в своей газетенке — подноготную опубликовали. А Кинг уехал в Республику Конго читать лекции по истории российского стукачества и осваивать мигом купленный нефтеносный участок.
Псы демоса негодовали! Слуги кратоса были оскорблены!
Решили
— Чья бы корова мычала, а ваша молчала, — сказал судья Ломтиков представителю сиков Префу. — Уели вас — и поделом. А клеветы газетной тут никакой нет. Вот он, «Кодекс сикофанта и шантажиста», — ваш коллега представил. Тут первым пунктом записано: «Шантажируй, где можешь. Обманывай — всех и всегда». И другие ваши преступные намерения в «Кодексе» отображены. Так что уносите ноги, пока целы…
Сикофанты и сутяги были посрамлены: над ними смеялись все, кому не лень. Посещаемость трактира резко пала. «Маршал Стукачевский» оказался на грани закрытия. Но сикофанты не сдавались, они задумали новую, еще не известную жителям России подставу. Что за подстава — загодя узнать никто не мог… А пока суд да дело, хозяева решили подвергнуть «Стукачевского» полнейшей перестройке.
Плохи дела были и у Рогволденка. Узнал про это стороной, случайно. Сообщение впервые за последние часы принесло краткую, булькнувшую в горле радость.
С Рогволденком было вот как: его внезапно поперли из всех секретариатов всех союзов писателей. И жена, ко всему, от него отказалась. Новую повесть, из жизни занявшихся промышленным животноводством лимоновцев, завернули во всех издательствах, даже откровенно фашистских.
— Не ощущаем былой напруги, Рогволд Арнольдович! Подберите другую темку. Ну хотя б раскатайте нам поэму в прозе «Битва с коррупцией», или еще что-нибудь этакое, производственное. Вмиг тиснем!
— Это же новый совок! — кричал, по слухам, разгневанный Рогволденок.
— Так, желанный вы наш! К совку-то вы всегда и склонялись. Язычком своим совок лизали и вылизывали! Ну а сейчас — новый совок, и теперь уже для нас широко его лизните!..
Только я один знал, в чем причина неудач бывшего моего патрона. Меня-то под рукой у Рогволденка и не было! Гиви — уехал в Грузию. А какой-то маловразумительный лит-туземец по фамилии Зимогляд поднять сложную производственно-лимоновскую тему, конечно, не мог!
Тут Рогволденок обо мне и вспомнил.
Попертый отовсюду, в надежде на политические преследования кинулся он писать басни. Одну прислал Савве. Савва, чей нездоровый интерес к стихам был отмечен мною давно, хрюкая то ли от счастья, то ли от смущения, басню продекламировал.
Называлась басня грубовато: «Пердун и бздюшка». А начиналась вот как:
Пердун был стар. А бздюшка без руки. Случилось проходить им близ реки. Здесь деревяга по лбу ему — хрясь! Упал Пердун в ликующую грязь.Дальше в рифму рассказывалось о наших с Ниточкой приключениях. Им Рогволденок придал чисто уголовный характер. В басенных стихах он откровенно грозил: Ниточке — сумасшедшим домом, мне — тюрьмой.
Кончалась басня так: