Пламя грядущего
Шрифт:
– Как любая птица, – сказал менестрель, повеселев. – Меня зовут Гираут из Эврё, добрый господин. Хороший сеньор, я сложу песнь в вашу честь, которая превзойдет даже песни Пейре Видаля. Кстати, признаюсь, что я друг Видаля и в течение многих лет служил у него жонглером…
– В таком случае, уверен, ты будешь рад снова встретиться с ним. Вон он, толкает тележку сзади нас.
Менестрель невозмутимо пожал плечами.
– Что ж, бывает, люди ошибаются. Парень, на которого я работал, говорил, что он Пейре Видаль.
– Может, он и был прав, – проворчал Пейре. – Я, потомок императоров, толкаю какую-то мерзкую маленькую тележку, груженную овощами, в обществе пьяниц и выродков?.. Я несомненно самозванец.
– Ты станешь лишь почтенным воспоминанием, если не поторопишься, – буркнул Хью. – Это было только начало.
Как ветеран многих кампаний, Хью знал, что говорил. Слух об уличной драке распространился по лагерю, причем истина была искажена до неузнаваемости домыслами и преувеличениями всякого рода: говорили, будто горожане убили сотню пилигримов, что нескольких солдат они подвергли сожжению заживо на базарной площади, что они намерены атаковать лагерь.
Напрасно некоторые бароны из числа самых рассудительных пытались успокоить своих подчиненных. Норманнские воины де Танкарвиля, буйные от природы, устроили вылазку к воротам города, которые были закрыты напуганными и разозленными горожанами. Многие англичане, как рыцари, так и простые солдаты, вышли из лагеря, чтобы присоединиться к норманнам. И лишь тогда, когда появился король Ричард и проехал по рядам, осыпая подвернувшихся под руку ударами короткого жезла, страсти немного улеглись.
Но ненадолго. Ричард посетил дворец, где остановился Филипп Французский, чтобы обсудить проблему и сохранить мир. Рано утром на следующий день два короля встретились с архиепископом Сицилийским и правителями Мессины, военным главой Журденом дю Пеном и адмиралом Маргаритой ди Бриндизи. На улицах вокруг дворца собралась толпа, которая бурлила, выкрикивала оскорбления, люди сновали туда и сюда, сжимая в руках ножи, мечи и пики. Некоторые приближались к тем или иным воротам и обменивались с крестоносцами крепкими выражениями. В конце концов поднялся такой ужасный шум, что Ричард едва мог разобрать свои собственные слова и, следовательно, начал терять терпение. Журден дю Пен и Маргарит вышли на улицу якобы для того, чтобы успокоить толпу, но вместо этого распустили злонамеренный слух, будто король Англии проявляет упрямство и угрожает. Они вернулись в зал совета и не моргнув глазом сказали, что все в порядке. Но не прошло и получаса, как в дверь ворвался английский рыцарь и сообщил Ричарду, что отряд горожан совершил набег на палатки Хью ле Брюна, сеньора Лузиньяна, и что вот-вот начнется жаркая битва. Ричард окончательно вышел из себя, разгневанный как двуличием сицилийцев, так и возмутительным спокойствием Филиппа. Король Франции с высокомерной улыбкой подчеркнул, что никто из его людей в беспорядках не участвует и что его отношения с сицилийцами всегда были и остаются поныне вполне дружественными.
Ричард со своей охраной покинул дворец и поспешил в лагерь. То, что он там увидел, можно назвать маленьким и скромным скандалом: десятка два горожан дрались с караульными и копьеносцами лузиньянцев. Весь лагерь кипел и неистовствовал, а из города подходили все новые и новые люди, тогда как другие плотными рядами выстроились на стенах, сквернословили и потрясали оружием. Ричард привстал на стременах и громогласно потребовал, чтобы обе стороны разошлись. Вместо ответа кто-то швырнул в него камнем, который угодил ему в грудь. Ричард никогда не умел сдерживаться, но после этого последнего оскорбления он потерял всякую власть над собой. Он выхватил меч и ринулся на сицилийцев. Они бросились врассыпную, словно он был целой армией.
Он был подобен магниту, который притягивает все железные предметы, находящиеся поблизости. С громкими криками, уже предвкушая славное сражение, пуатевенцы бросились к оружию, а за ними норманны, гасконцы, выходцы из Анжу и все английское воинство. Рыцари рассаживались по коням, свистом сзывая членов своего клана и выкрикивая боевые кличи. Заиграли трубы, и пехотинцы начали сбегаться со всех сторон, в восторге от представившейся возможности пограбить, если только удастся попасть в город. Сицилийцы удрали, укрывшись за городскими стенами, и ворота с грохотом захлопнулись. Из бойниц полетели стрелы, дротики и камни.
К этому моменту Ричард уже забыл, где находится; он осознавал только, что сражается. Он погнался за горожанами, а вослед ему устремилось войско. Одни принялись ломать ворота, тогда как лучники и пращники пытались открыть ответную стрельбу по городу,
Страсть к разрушению обуяла войско. Тот, кто ударил один раз, не мог удержаться от второго удара. Тот, кто увидел однажды, как падает с раскроенным черепом враг, и почувствовал упоительный восторг, когда клинок со всего маху безжалостно погружается в человеческую плоть, уже не мог остановиться и наносил сокрушительные удары снова и снова. Крестоносцы вихрем проносились по улицам, взламывали двери и ставни, срывали замки, хватали женщин и убивали всякого, кто попадался им на пути. Повсеместно вокруг какого-нибудь несчастного поднималась буря, водоворот страстей, на него наваливались всем скопом, десять на одного, и рубили на куски или затаптывали до смерти. Воздух сотрясали взрывы безумного хохота, сливавшиеся в несмолкающий рев. К полудню все было кончено. Войско Ричарда овладело городом, а его знамя развевалось над крепостными стенами. Жители города бежали в предместья, или попрятались по углам, или сдались, тогда как крестоносцы подсчитывали награбленное и пускались в разгул.
Дени, тяжело дыша, оперся на свой меч. Он и Артур выбежали из палатки при первой тревоге, захваченные общим безумием. Они вскочили на лошадей и помчались стремя в стремя к городу. Прежде всего их несло любопытство, поскольку в суматохе было трудно понять, что происходит. Как и все остальные, они были вынуждены остановиться у крепостных стен. В полной растерянности они гарцевали на месте и были внесены в город хлынувшим потоком крестоносцев. И тут внезапно они осознали, что очутились в гуще сражения и, защищаясь, наносят один удар мечом за другим. Так человек, лениво шевеливший веслами, вдруг обнаруживает, что его лодку уносит сильное течение, и начинает грести, желая спастись, изо всех сил. Пристав наконец к берегу, промокнув до нитки и дрожа от усталости, этот человек видит ужасную стремнину, из которой только что едва выбрался, но у него не остается никаких сил, ни душевных, ни физических, даже на то, чтобы сказать: «Слава Богу!» Точно так же и Дени стоял, жадно глотая воздух и безучастно озираясь вокруг. В его памяти были провалы, перед глазами вставали кошмарные видения, в ушах раздавались жуткие крики, которые, впрочем, до сих пор доносились со всех сторон. Руки его болели, ныли челюсти и десны. Воздух был пропитан пряным запахом крови, пыли и дыма.
Рядом он увидел Артура, который привалился к стене дома – колени у него подгибались. Дени отметил, что плащ его друга забрызган кровью и корка запекшейся крови покрывала рукав его кольчуги по самый локоть. Дени пересилил овладевшую им апатию, он проковылял к Артуру и схватил его за плечо.
– Вы ранены? – выдохнул он.
Артур поднял на него потухшие, пустые глаза.
– Как мясник, – сказал он. – Это не моя кровь.
Дени вытер лицо и тряхнул головой, тщетно надеясь, что ум прояснится.
– Вы ранены? – повторил он. – В чем дело?
– В чем дело? Я не знаю, кого я убил, вот в чем дело, – сказал Артур. – Бог да простит меня. Я не знаю.
– Придите в себя, – резко сказал Дени. Он коснулся липкого плаща Артура и тупо уставился на свою влажную ладонь. – Они начали первыми. Христиане? Они вели себя не как христиане. Они заслужили все, что получили. И от этого никуда не денешься.
– Вы не понимаете, – сказал Артур. Он оттолкнул Дени, но тотчас вцепился в него, точно капризный ребенок. – Я не вижу. Вы слышите? Я не вижу! Боже всемилостивый, когда я отправлялся в поход, я даже представить не мог, что все будет так, как сегодня. Я думал, что мы будем сражаться с сарацинами и не будет иметь никакого значения, что у меня слабое зрение. Я бы бросился на них, и Бог указал бы мне, куда нанести удар.