Пламя грядущего
Шрифт:
Всякий раз, когда мы встречались, она принималась снова уговаривать меня жениться на ней, и всякий раз я пропускал мимо ушей ее слова. Это нисколько не препятствовало нашим любовным шалостям, и даже прибавляло им некую пикантную остроту, как имбирь баранине, всегда пробуждая во мне новые ощущения. Иначе все стало бы слишком пресным на вкус в силу привычки.
Я говорил ей: «Ради Бога, дорогая, почему ты так настаиваешь на этом? Что ты находишь хорошего в браке с бедным трувером, если ты добиваешься своего с таким же пылом и настойчивостью, как епископ бенефиция [146] .
146
…добиваешься своего… как епископ – бенефиция. – Имеется в виду получение церковной должности
На скудном французском, столь забавно звучавшем в ее устах, она отвечала, что я красивый мужчина и что она теперь не более чем служанка в доме отца, а хотела бы иметь свой собственный дом и быть себе хозяйкой.
И все бы ничего, если бы она вечно не заводила об этом разговор, убеждая улыбками и ласками или частенько переходя к злобным ругательствам и угрозам. Раз или два я не выдерживал и клялся никогда больше не ходить в тот языческий храм на вершине холма, где мы встречались. Но я не мог вынести воздержания так же, как, скажем, утерпеть и не помочиться, когда возникала такая потребность.
О наших свиданиях никто не ведал. Я больше не брал с собой Гираута, а просто закончил свою песнь и заставил его выучить ее. Я нисколько не сомневался, что Артур посмотрел бы на меня с высокомерным презрением, если б только узнал, где я провожу дни, и несмотря на то, что он не решился бы меня упрекать за это, я ни за что не признался бы даже ему. Что касается Елены, я не знаю, что она говорила своему отцу и братьям, но так или иначе она приходила каждый день на условленное место, и мы предавались развлечениям, пусть даже порой и недолго. Так продолжалось в течение почти двух недель, а затем наступило Рождество. На четвертое воскресенье Рождественского поста она не появилась, хотя я прождал ее до заката, и на следующий день, в канун Рождества, я вновь ждал ее напрасно. Я ушел разгневанный, дав себе торжественное обещание покончить с этим. И весьма вовремя, сказал я себе, ибо она очаровывала меня все больше и больше. Пребывая в смятенном состоянии духа, я мог ненароком ответить «да» на ее настойчивые просьбы.
В праздник Рождества король Ричард задал грандиозный пир в своей крепости «Разгром Грека», на который были приглашены все рыцари, лорды и знатные люди всей армии, будь то англичане, французы, пуатевенцы, норманны, анжуйцы или гасконцы. Их было бесчисленное множество, ибо несколько сот прибыло из Англии, и столько же с королем Франции, и еще почти двести человек из других земель. Всех рассадили в огромном зале форта (на самом деле изнутри форт представлял собой один большой зал, так как кухни находились на улице, под навесами, и не было никаких других служб и комнат). Я не берусь назвать количество столов, сооруженных из досок, положенных на козлы, с тем чтобы все гости могли чувствовать себя свободно. Вокруг, на лоне природы, пировали простые воины, поскольку король Ричард велел герольдам объявить, что каждый может получить свое от королевских щедрот. Погода стояла прекрасная и довольно теплая, так что лучники и копьеносцы, которым столом служила земля, не испытывали никаких неудобств. Все веселились в зале и под открытым небом, и могу поклясться, что на сорок миль вокруг не осталось ни одного живого быка или свиньи, а также ни одного фермера, который не пересчитывал бы королевские пенни и не порадовался бы от души в Рождество неистощимости казны Ричарда.
Нас, труверов, усадили всех вместе. Ричард показал, с каким уважением относится к нашему труду, ибо мы находились неподалеку от высокого стола, где восседали оба короля, а два оруженосца Ричарда наливали нам' вино и подавали воду для омовения рук. Таким образом Артур и я были разделены, поскольку он сидел ближе к концу одного из нижних столов, но у него нашлись друзья среди его соотечественников, и я знал, что он не одинок.
Вообразите только это великолепное зрелище, когда все блистательное собрание уселось за столы, толпы слуг и прислужников, одетых в яркие, разноцветные костюмы, и великое изобилие яств и вин. Все блюда и подносы, на которых подавали угощение, были золотыми или серебряными, а вино разливали из сосудов, инкрустированных драгоценными камнями и украшенных фигурками людей и животных. И каждый из гостей, пришедших на пир, получил кубок для вина: из золота, серебра, рога или дерева – в соответствии со своим рангом. И все унесли их с собой как подарок короля, поскольку Ричард считал потерянным тот день, когда он никого ничем не одарил.
Пока мы пировали, нас развлекали жонглеры и танцоры. Когда же трапеза завершилась, нам подлили еще вина,
Я вернулся со всем добром обратно в лагерь, а Хью Хемлинкорт и Артур составили мне компанию. Я хотел наградить Гираута, но не смог его разыскать. А теперь послушайте о том зле, которое было совершено, дабы осквернить этот святой день, так как ближе к вечеру какие-то моряки из Генуи и Пизы, разгоряченные вином, напали на караульных флота короля Ричарда и вступили с ними в сражение. И прежде, чем наступил конец битве, несколько человек было убито и многие ранены с обеих сторон.
Но это далеко не все. На следующий день страсти еще кипели, и моряки сошлись вместе, в количестве большем, чем прежде, отправились на пристань и начали осыпать караульных оскорблениями, и опять завязалась драка. И так уж выпало, что это происшествие имело для меня и благие, и дурные последствия.
В то утро я праздно сидел у палаток и смотрел, как Понс и Хью играют в кости с несколькими приятелями, среди которых находился молодой Жерве де Танкарвиль, уже завоевавший известность как неутомимый охотник за женщинами, поскольку до сих пор ему не попадались сарацины, чтобы пуститься в погоню за ними. Артур отправился в ту часть лагеря, где стояли палатки английских рыцарей, как и он, уроженцев Сассекса. В эту зиму он заскучал по родным местам и, как он признался, жаждал поговорить о вещах обыкновенных – пшенице, разведении скота и управлении поместьями.
Как раз тогда, когда мы так приятно проводили время, нашего слуха достиг отдаленный шум. Вскоре человек, знакомый нам – Балдуин де Каррео, рыцарь, весьма искусный во владении оружием и отличавшийся веселым нравом, – проехал мимо, громко смеясь. Я подошел к нему и спросил, что там такое происходит, и он ответил, что моряки снова при деле, отмечая по всему причалу Рождество Господа нашего с ножами, дубинками и мечами в руках. Еще раньше собралась толпа генуэзцев, и они с важным видом явились на причал, где расхаживали чванливо, показывали носы, плевали в сторону английских охранников, обзывали их хвостатыми и другими обидными прозвищами. Возможно, дальше этого дело бы и не двинулось, если бы не пришел, пьяно шатаясь, какой-то человек – говорили, что он норманнский менестрель, – и не начал горланить песню на итальянском языке, содержавшую строфы, весьма унизительные для жителей Генуи. И песня настолько их разозлила, что они дружно напали на него, а караул флота, увидев это, поспешил ему на помощь, и так началось сражение.
С тех пор как Гираут пел на пиру, о нем не было ни слуху ни духу, и я предположил, что речь, должно быть, о нем. Ибо если он обладал певческим даром, в равной степени он отличался талантом оказываться именно там, где начиналась драка. Поэтому я вскочил на коня и поскакал к берегу. На пристани царила полная неразбериха, многие пришли из лагеря поглазеть и посмеяться, и из-за их насмешек там и здесь возникали отдельные потасовки, подобно тому, как внезапно вспыхивает солома и скоро прогорает. Гавань в Мессине представляет собой длинную, изогнутую полосу земли, напоминающую серп, которая выдается далеко в море, образовывая обширную бухту, защищенную от ярости морских волн. Военный флот стоял на якоре с внутренней стороны, ближайшей к городу. Но с другого конца, являвшегося как бы ручкой серпа, были пришвартованы торговые корабли и другие, не из нашей флотилии. Сначала я проехал вдоль этой части гавани, расположенной напротив лагеря, и когда пробирался между низенькими рыбацкими лачугами, то неожиданно наткнулся на компанию французских лучников, которые гнались за каким-то человеком, избивая его своими деревянными луками, а некоторые даже наносили удары мечом. Человек был весь в грязи и истекал кровью, его плащ превратился в лохмотья, в руке он все еще сжимал эфес сломанного меча. К тому же было совершенно очевидно, что он не простой матрос, ибо на шее у него висела золотая цепь, а материя его изодранной одежды была хорошего качества.